красные туфли с высоченными толстыми каблуками, назло всем Длинным. Хотя для таких ног это было излишним, такие следует обувать в какие-нибудь тапочки, мокасины, калоши-на-босу-ногу. Ну очень, эпически длинные красивые ноги. Не знаю даже, с кем же мне, в случае пожарной необходимости, следовало общаться, — с Жанной, с ее грудью, ногами? В общем, все казалось перевернутым на голову, а потом — наоборот, словно песочные, струящиеся живым потоком, притягивающие взор, постоянно переворачивающиеся часы в стиле Дали. Не хватало еще слонов-элефантов, бредущих на куриных ходулинах по пустыне!
Продолжая подкрашивать губы, которые, отвечая на мой, по-видимому, обалделый взгляд, все более растягивались в улыбке, Жанна прогнулась сильнее, игриво повела попой из стороны в сторону. Левая сиська её приветливо взмахнула, между ног сочно прорисовался оазис промежности. Я сглотнул, пытаясь не упасть, ведь, если помните, — как раз выбегал из туалетной комнаты. И теперь, срочно нащупывая баланс, а также подходящие случаю слова и выражения, с шорохом облизал пересохшие пустынные губы. Жанна вздрогнула грудью, попой, глухо застонала. Да, и было же отчего! Туфли на высокой платформе, лабутены, что ли? — как там: «На лабутенах, ах, и в охуительных штанах!»* — вдруг превратились в длиннющие копытца, по голому телу скользнули тени, которые, остановившись, обернулись леопардовыми пятнами, а невесть как народившийся из задницы этой кошки вычурный хвост игриво щелкнул по промежности, потянулся ко мне мохнатой кисточкой, — принюхиваясь, что ли? «Нет, чур меня!» — ломанулся я в дверь... женского туалета. В который мужчинам, и это вполне справедливо, совершенно не рекомендуется заходить.
«Шеф, как ты там?» — спрашивал меня телефон голосом Длинного. «Не понял?» — осторожничал я. «Ты всё там с Жанкой?... А то ребята тут беспокоятся», — басил распорядительный мальчик. Точно, я с Жанной, подумал я, обводя глазами интерьер ресторана. Какая-то смазливая официантка по-свойски подмигнула мне крашенным глазом. «Длинный, а ты как, где?» — «У Михальсона; все нормально, только деньги кончаются», — бубнил Удав. Удавил бы этого гуляку. «У тебя заканчиваются деньги?» — «Не, у меня уже закончились. У Михальсона! А ты скоро уже разберешься и вернешься в трудовой коллектив?» Черт, точно! Так мы нарушим все обязательства, сорвем все контракты. Надо возвращаться к жизни! Или нет, — возвращаться из жизни к тому, что у меня вместо жизни.
Я у Жанны? Боже, где она, кудесница, моя чудная Калипсо? Я пытался мыслить в этом водовороте чувств.
* — с 2012 года обращение «мадемуазель» во Франции под давлением феминистской и прочей политкорректщины официально запрещено.
* — цитата из песни «Экспонат» группы «Ленинград», Шнуров.