Ремешок

восторженным взглядам парней. Чтобы окончательно перебороть все сомнения и закрепить успех, я одной рукой обхватил её локти, а другой стал расстёгивать узкий матерчатый ремень на своих брюках. Эва не видела, что творится сзади неё, зато всё хорошо просматривалось с нижней полки напротив. Движением головы я показал Лёше, сидевшему ближе к двери, переместиться к нам, что он молниеносно и сделал. Бесшумно вытаскивая ремешок (который, кстати, и прежде неоднократно использовался мною для аналогичных целей), я шепнул сообщнику: «Держи руки, только крепко». Похоже, Эву продолжали обуревать противоречивые эмоции, усугублённые выпитым, так что сопротивление было сломлено без особых усилий — как только Лёша с готовностью перехватил её локти и с добросовестной цепкостью стал их удерживать, ничто уже не могло помешать мне сноровисто (сказался многолетний опыт секс-игр) затянуть петлю на запястьях и пару раз крест-накрест оплести их, завязав напоследок концы в надёжный узел.

Теперь мою красавицу можно было разглядывать сколько глазам угодно, но взбудораженные увиденным, удачно проведённой операцией и коньяком, мы уже не могли — да и не хотели — останавливаться на достигнутом. Я заметил, что рука Лёши дёрнулась в направлении ближней к нему груди и замерла в нерешительности; он вопросительно взглянул на меня, и я, сглотнув, кивнул ему в ответ. Бесцеремонные пальцы тут же принялись безнаказанно ощупывать упругую полусферу, что послужило сигналом к началу штурма и для Вадика, до тех пор неподвижно сидевшего напротив и заворожённо наблюдавшего за происходящим. Обеими руками он стал жадно ласкать другую грудь — особенно сосок, который не заставил себя долго ждать и начал твердеть прямо на глазах, ещё более увеличиваясь в размерах. Моя девочка выказывала явные признаки растерянности и даже смятения.

С одной стороны, низко опущенная голова, плотно сжатые колени и резкие движения связанными руками в попытке освободиться свидетельствовали о неготовности смириться с ролью беспомощной жертвы (а возможно, и об обычном страхе) — но с другой, её, как говорится, начинало выдавать собственное тело: по выгнувшейся спине пробежала дрожь, ещё более потемневшие глаза полузакрылись, густые ресницы трепетали, а из пока ещё упрямо сомкнутых губ вырвался полу-вздох, полу-всхлип. С третьей стороны, я догадывался, что природная женская стыдливость не позволяла ей безоглядно отдаться основному инстинкту — хотя делавшие её практически беззащитной связанные за спиной руки плюс подавляющее превосходство в физической силе парадоксальным образом расслабляли, освобождая от ответственности и чувства вины за поднимавшуюся из недр естества блядскую стихию.

Я невольно залюбовался возникшей мизансценой, парни же со свойственной молодости ненасытностью продолжали в четыре руки беспрепятственно дегустировать особо сладостную в своей уязвимости обнажённую плоть нашей законной добычи. Вот один, осмелев, вцепился губами (а может, и зубами) в мясистый сосок, и его примеру без промедления последовал другой, что тотчас исторгло из уст Эвы приглушённый стон. Чьи-то пальцы уже отправились на поиски клитора, блуждая там — сначала робко, потом всё настойчивее...

Сбросив с себя оцепенение, я поцелуем коснулся горделивой, успевшей покрыться лёгкой испариной шеи, и, учуяв знакомый аромат