Анька. В бегах

сухому-то пошло, как наждаком, несмотря на смазку презерватива. Но — надо было терпеть, ничем не выдавая своего неудобства, чтоб не старался служивый, крепко прихвативший бедра девушки, сделать больнее, неприятнее, теша свои дурные инстинкты. Откуда у Аньки в этот момент взялись такие мысли, она бы и сама не могла сказать, но — равнодушие, хотя бы и внешнее, помогло. К ней отнеслись так же. Вот только мучился служивый все равно долго, то ли сам с похмелья, то ли обстановка такая, но трудился над Анькой по её ощущениям минут пятнадцать. А вот подруга по несчастью рядышком, на соседнем распятии, тоненько повизгивала и просила: «Не надо... не надо... не надо...», распаляя и доставляя своими криками удовольствием тому, кто был в ней. Наконец, кто-то из толкущихся вокруг крестов «ликвидаторов» догадался дать ей очередную пощечину, и девушка умолкла на полчаса, только тихо всхлипывая и иногда вскрикивая при резких проникновениях.

... Потом всё как-то слилось в памяти в однообразное пыхтение и вздохи удовлетворяющихся «ликвидаторов», крики и стоны рядом, на соседнем кресте... руки, тискающие её грудки, оттягивающие вялые соски, чьи-то слова, бешеный взгляд совсем молоденького, с оскаленными зубами... выкрики, стоны, опять выкрики... Топот меняющихся местами, звон посуды где-то в глубине комнаты, хохот и запах сигаретного дыма... Она никогда не думала, что можно быть такой равнодушной к себе, своему телу, будто глядя на все это непристойное действо со стороны. Во время чуток подмахивая при резком проникновении, томно выдыхая в такт очередному дерганому излиянию спермы в презерватив...

И от резкого вопля: «Тревога! Всем по местам!» Анька очнулась. «Дежурный! — еще громче проорал кто-то под дружный и слаженный теперь топот почти над ухом Аньки, — приберешь тут все, и девок выгони. Вернемся — новых возьмем».

«Бегом... бегом... бегом... кретины! увлеклись тут!» — орал кто-то уже у двери, потом и за дверью... И, наконец, всё стихло, подошедший дежурный — невзрачный и серый, будто бы даже и совсем без лица — развязал мягкие ремни, которыми запястья и щиколотки были привязаны к полированным доскам крестов, и Анька с трудом, разминая затекшие мышцы, поднялась на ноги. Под перекрестьем валялось с пару десятков презиков, и Анька ужаснулась в душе — неужели столько солдат она пропустила через себя враз? Но потом сообразила, что некоторые резинки пустые, а некоторые явно просто вытащены из упаковки и брошены неиспользованными. Глупые наблюдения, пошлый анализ использованных и незаполненных блеклой спермой презервативов помог Аньке сохранить равновесие, сделать вид, что всё это происходило не с ней, да и было ли в жизни то, что уже закончилось?

А вот поглядев на продолжающую лежать на распятии невольную подругу, Анька вздохнула и подошла поближе. Девушка лежала, закрыв глаза, изредка сильно и нервно вздрагивая, и Анька с тоской подумала, что теперь придется тащить ее на себе обратно, на стадион, за решетку, а тут и саму бы кто отнес.

— Ну, давай, — подогнал их дежурный, сметающий шваброй с пола использованные резинки и упаковки