Вечер. Синие чернила. Часть 4

В махровой, мягкой, простыне подругу.

Отнёс в постель, ей не хватало сил,

В глаза стыдливо глянули друг другу,

И каждый, как прощенья попросил.

Легла. Вовсю распахнуты колени,

Мол полюбуйся, милый, между ног,

Как натрудила за пять дней, без лени,

Пока туда совали, кто что мог.

Она совсем немного засмущалась,

Глаза прикрыла согнутой рукой,

Вздохнула тяжко, будто отдышалась,

Спросив: назад возьмёшь меня такой?

Вдруг, булькнув, снова мутным засочилась,

Стекая меж растянутости губ,

И спазмом в горле горечь расточилась.

И был мой взгляд беспомощен и глуп.

Наутро накормил овсяной кашей,

И в ванну, по делам, сопроводил,

Ей каждый из сосцов, огнём пылавший,

Синтомицином щедро одарил.

А в голове безудержно звучало

Про то, что Вовка мне вчера сказал,

Без счёта. Без конца и без начала,

И каждым словом суть свою терзал.

Чуть слышно, громче в горе не звучало,

Спросил жену про то, что было с ней.

В ответ она ревела и молчала,

Лицо закрыв ладонями верней.

Всплакнула. Что-то вспомнив, покраснела.

Молчала, долго думая, затем

Вздохнув и очень тихо, и несмело,

Поведала стыднейшую из тем:

— Твой друг придумал нам такую чашу,

За то, что ты с папашей сотворил:

Он обзвонил всех родственников наших,

Мужчин, и им забаву предложил:

За дёшево попробовать с девицей,

Похожей, как две капли, на меня,

И извращенной страстью насладиться,

Отдав семье для секса, на три дня.

Отец и брат, не к чести, согласились,

А из твоих: лишь свёкор, твой отец.

Я, в ужасе, судьбине покорилась,

Но каждый не был грубым, молодец!

В начале я под брата угодила.

Твой Вовка их привёз в «весёлый дом»,

Он брал меня с какой-то зверской силой,

И кончил в матку, и сказал потом:

Ты так похожа на мою сестрицу,

С которой, в юность, я мечтал сойтись,

Что, коль угодно року так случиться,

Играя дочь, с отцом моим любись

Окаменев, ни в чем не отказала,

Безропотно ждала в постель отца.

Любя его, вновь душу истязала,

Невольно отдаваясь до конца.

В ту ночь безумной горечи вкусила,

От шёпота, как сладко трахать дочь,

И рай с отцом я трижды посетила,

И дважды с братом, провожавшись ночь.

Потом пошла бордельная рутина.

Меня имели много, как могли,

Пусть обморок! Им важно всунуть в тело,

А чтоб вернуть, соски и клитор жгли.

Потом совсем пропала, растворилась,

Не чувствуя ни боли, ни стыда.

Тебя увидев, мыслью озарилась,

И вспомнилось как прежде я жила...

Я знаю всё, и всех за всё простила,

Ещё тогда, в борделе, под отцом,

И только робко небо попросила

Не звать его маньяком, подлецом.

Скажи, а ты простишь меня, такую?

Вдруг это правда — завтра захочу,

И с дрожью потянусь в постель другую,

Всё чистое меж нами растопчу?!

— Спи, отдыхай, моя лишь в том заслуга,

Что сделано с тобой за эти дни.

Поверил в подлеца, как верят в друга,

И с ним свой разум водкой наводнил!

— Оставь его, прости, забудь навеки.

Начнём сначала, с чистого листа,

Коль мы с тобою просто, человеки,

Да ведь и я с тобою не чиста:

Ты должен это от меня услышать:

Нежней не знала сладости утех,

Чем те, что брат дарил. Прости, так вышло,

Но из мужчин, отец мой — лучше всех!

Какое это было наважденье — не знаю,

Я страшилась, но звала

Меня наполнить семенем до краю,

Чтоб от него сыночка завела.

И шёпот мой ему прибавил силы,

И мы слились в экстазе и любви,

И жизнь