Только твоя, любимый, только твоя... Глава 2

Марина на миг отдернула руку от холодной, металлической ручки подъездной двери. Затем она усмехнулась. Совсем по-другому, нежели тогда, два года назад, когда упрекала себя в слабохарактерности после того, как радостно согласилась вновь быть с тем, к кому она сейчас приехала.

«Как хорошо, что тогда — хоть и дуреха — таблеточки-то выпила. А то сидела бы сейчас с ребеночком. Одна. Ну, «милый»... «— подумала она, стиснув зубы.

Она никого в своей жизни не ненавидела.

Нет, разумеется, как и всякая девочка, она ненавистно смотрела эпизоды, в которых экранные злодеи мешают экранной же любви. Она ненавидела родителей, будучи подростком: той гормональной ненавистью, которой каждый тинейджер поливает весь мир, начиная с себя самого. Она ненавидела террористов, потому что они убивают невинных людей, ненавидела преподавателей, которые ставят ей незаслуженно низкие оценки, ненавидела всякие болячки за то, что от них нужно лечиться, ненавидела даже своих подруг — временами, несильно, для порядку.

Это была шуточная, игровая ненависть, корни которой крылись в прямом смысле этого расхожего в наши дни словечка: не хочу я этого видеть! И — губки от обиды надула...

Настоящую ненависть — холодную, расчетливую, заставляющую мысленно улыбаться, представляя мучения ненавидимого тобой, и ощущать свою непогрешимую праведность даже после самых ужасных поступков — Марина еще не познала.

До момента, когда они расстались с бывшим в тот самый, унизительный, последний раз.

Причина уже не важна. Ничего не осталось: настоящая, живая ненависть стерла, срезала прошлое размашистым движением бывалого косаря, что недвусмысленно намекало на природу ненависти и заставляло именовать ее не иначе, как «смертельной».

Марина подошла к лифту и нажала на кнопку. И вновь тень усмешки пробежала по ее пухлым губкам.

«Раньше она часто приукрашивала — или же вовсе выдумывала целиком — истории, чтобы легонько, безобидно поддеть своего мальчика. Порой, ей казалось, что он совершенно не уделяет ей времени или даже напрочь забыл о ней, занимаясь своими делами, которые она, про себя, называла исключительно «дурацкими». И вот тогда рождались истории про «развязных таксистов, делающих ей неприличные намеки», «случайных встречных, слишком откровенно пялящихся на ее прелести», «пассажиров общественного транспорта, которые подсаживались к ней, стремясь прислониться вплотную» и прочие удивительные рассказы.

Героем одного из них — на сей раз, вполне правдивого — был мужчина, которого она встретила в лифте своего дома. Высокий, чуть пьяный, он весело спросил у нее что-то дежурное: про красивую девушку, ее одиночество в лифте и полнейшую несправедливость такой ситуации. Затем он сделал ей пару комплиментов, с «очаровательных глаз» перейдя сразу на «сексуальные ножки». А вот после он попытался приобнять ее, попутно разместив свою ладонь у нее на груди. Ладонь была жесткая, но теплая. От мужчины пахло дорогим алкоголем, а не разило дешевой сивухой. Он был старше, но вряд ли больше, чем лет на восемь-десять.

А еще у него на безымянном пальце блестел золотой ободок, который вызывал у Марины оправданное моральное желание стукнуть мужчину — да побольнее. Что она и проделала — правда, не ударила, а лишь сильно толкнула, попутно удивившись, как