только всем этим любителям поковырять немытым пальчиком в чужих душах, как обычно, было неведомо, что делать с подобного рода затруднениями.
Марина нажала кнопку нужно этажа. Выдержав паузу почти по Станиславскому, лифт благосклонно свел скрежещущие металлические створки и начал возноситься.
Марина оглядела кабинку.
«Да, а здесь не мешало бы прибраться... Хотя, графитти очень даже ничего» — подумала она, рассматривая наскальную живопись современности, оставленную в лифте безымянным художником. Каракули, как и должно, были совершенно нечитаемые, но, несомненно, являли собой настоящее произведение урбанистического искусства, которым, вдали от представителей власти, баловались на гаражных стенах разнообразные неформалы.
Безобразие, одним словом.
Но Марине эти загогулины, произведенные на свет баллончиком и пубертатной глупостью, как ни странно, понравились. Была в них какая-то... свобода. Бесшабашная, бесцельная и, наверно, ненужная — но именно такой, абсолютно вольности Марине и не хватало.
Тогда.
Когда она, как казалось, навсегда развязалась с этим и начала встречаться с другим мальчиком...