Летняя практика

лиса, взглянула на меня и весело заметила:

— Какой еще вы юный мальчик! Вам сколько лет?

— Двадцать три! — серьезно проговорил я.

— Двадцать три! Как много! — пошутила она над моим серьезным ответом.

Она тихо усмехнулась и вышла с балкона, забыв на столе цветок, который держала в руках.

Не прошло и минуты, как она вернулась. Я быстро отдернул розу от своих губ и казался смущенным. Она взглянула, усмехнулась и не сказала ни слова. Я сидел, опустив голову, точно виноватый. Меня забавляла игра с этой кокеткой — забавляла и наполняла сердце каким-то злорадством. Мне нравилось, что она верит; мне приятно было, что эта красивая, эффектная женщина, сперва третировавшая меня, как прислугу, теперь держит себя на равной ноге и даже намекает о своей неудавшейся жизни с мужем. Конечно, она бесилась, что называется, с жиру, вообразила о своем несчастии от скуки. Сытая, богатая, окруженная общим поклонением, не знавшая, куда девать время, — мало ли каких глупостей не лезло ей в голову? А тут, под боком, молодой, свежий и, по совести сказать, далеко не уродливый малый, не смеющий поднять глаз на яркую красотку и втайне по ней страдающий. Положение интересное для такой милой бездельницы, как она! Можно поиграть, позабавиться, пощекотать нервы двадцатитрехлетнего «мальчика» крепким пожатием, нежным взглядом, тонким, опьяняющим ароматом, которым, казалось, было пропитано все ее существо; пожалуй, пощекотать и свои нервы и потом забыть, как прошлогодний снег, несчастного учителя и с веселой усмешкой рассказывать какой-нибудь подобной же бездельнице-подруге, как смешон был этот простак, осмеливавшийся робко вздыхать и вздрагивать в присутствии красавицы.

Если я поступал неискренно, то у меня по крайней мере было оправдание. Я хотел ей понравиться, чтобы через мужа добиться положения, а она... Что оправдывало эту барышню, пленительную девушку двадцати шести-семи лет?

Что заставляло ее как бы нечаянно наклоняться в коротком платье, сверкая кружевными трусиками, опираясь руками о мебель или ограждение, поправляя обувь или поднимая упавшую вещь перед «скромным мальчиком», заставляя его вздрагивать не на шутку?

Заметив мое смущение, Елена Александровна приблизилась ко мне и тихо проговорила:

— Что это вы задумались и повесили голову? Верно, деревня уже надоела вам и вам хочется скорей в город? Кстати, извините за вопрос, вы знаете, женщины так любопытны, — добавила она, смеясь, — почему вы решили не ездить к себе домой?

— Я созваниваюсь с матерью каждую неделю.

— Советует, верно, не скучать в деревне?

— Я не скучаю!... — прошептал я.

— Не лгите!... Какое же вам веселье здесь? Вот, впрочем, скоро приедет муж, и тогда вы будете с ним на рыбалку ездить. Вы рыбачите?

— Рыбачу.

— Все веселее будет! — подсмеивалась она. — Не правда ли?

Я поднял на нее глаза. Она стояла такая веселая, свежая, блестящая и так кокетливо улыбалась. Я пристально и смело посмотрел на нее, и вдруг лицо ее изменилось. Куда девалась кокетливая ласковая улыбка! Она нахмурилась и взглянула на меня строгим, надменным взглядом, точно наказывая меня за смелость, с которою я