подошел к жертве и повязку у нее с лица снял. Ручищей своей по груди ее провел и прямо к камере поворотил. И висела там на цепях... моя разлюбезная Анька. Та, у которой я тринадцать лет назад стал «вторым» и «единственным». А она у меня — первой и единственной.
Охранник подследственного привел, а у меня руки дрожат так, что я карандаш сломал. На весь кабинет стоны да крики слышатся из компьютера. Едва выключить успел, чтобы не опозориться. Как допрос провел, не помню. О чем дурака напротив спрашивал, тоже не помню. Думал только об одном: какая гнида мне эту мерзость подсунула? У кого такое странное чувство юмора?
После допроса хотел Анькин номер набрать и все ей, проститутке, высказать, но передумал. Вспомнил, как Виталик меня, стажера зеленого, уму-разуму учил.
— Если хочется психануть, — говорил он мне, — посчитай до ста. Еще лучше до тысячи. Как посчитаешь, так принимай решение.
Я и посчитал. До трех сотен досчитал и решил не звонить. Вот вернусь домой, тогда поговорим. Нет, вру. Позвонил все-таки. Попросил детей теще на ночь отдать. Обещал сюрприз вечером. По голосу ее мерзкому понял, что наживку проглотила и явно будет к сногсшибательному секс-марафону готовиться.
Диск я аккуратно в футляр сложил и в карман куртки засунул. Золотой это диск для меня. Бриллиантовый буквально. На этом блестящем кружочке все мои тринадцать счастливых лет поместились.
Домой пришел, а Анька уже в халате шелковом. Под халатом явно ничего больше нет. Духами прет так, что глаза слезятся. На шею мне бросилась, давай ластиться, как кошка. Ей-Богу, едва не мурлычет:
— Соскучилась-то как, Ромашка моя полевая. Прямо извелась вся.
Ох, и трудно мне контроль над собой дался. Хотел отбросить эту дрянь к стене, да удержался. Только руки ее грязные от себя отвел и в ухо шепнул:
— Я запись интересную принес. Давай посмотрим, да попробуем, как там.
Аня удивилась слегка, потому что я таким не баловался ни разу, но согласилась. Бедрами завиляла и в комнату прошла. Я за ней. Даже не разувался. Зачем разуваться, если вдруг уходить придется. Так не буду же я на коленях перед ней шнурки завязывать.
Вставил диск в пасть дисковода и нажал «Плэй». Через пару секунд она закричала так, будто ее режут. Вцепилась ногтями в щеки и рванула со всей дури. Щеки мигом закровавели, лицо все перекосилось, глаза едва на пол не вывалились. Еще через секунду она свалилась на пол и задергалась там, как кукла. Орет благим матом, ногами дрыгает, голова мотыляется так, что вот-вот оторвется.
Я сначала на кухню за водой хотел сбегать, но остановился. Кулаки сжались сами собой. Так потянуло ударить, что едва сдержался. Она ко мне подползла, за колени обняла, скулит, как собака.
— Рома, прости. Они меня напоили. Ничего не помню, ничего не чувствовала. Что-то мне подсыпали, я только на цепях и очнулась.
Как я и тогда сдержался, чтобы ее не пнуть, не помню. У меня голова словно