Под кущами. 5. Записка от дяди к полковничихе

без остановки:

— Сэр! Разденьтесь, разденьтесь же, сэр! Мне надо увидеть своего Адониса, раз уж ваша Венера теперь срывает перед вами свои покрывала.

И, избавившись от своего пеньюара (который, теперь я вижу, был единственным предметом её одежды), поднимает моё лицо к своему, проталкивает мне в рот свой язык, его бархатным наконечником в самом что ни на есть восхитительном стиле передавая мне свою чувственную энергию, и в то же время подвергает восхитительной обработке мои уд и шары. Однако это оказывается уж чересчур для моего нетерпеливого коня, и мои выделения почти немедленно разлетаются по всем её рукам и телу.

— Ах! Какой непослушный нетерпеливый мальчик! Ну надо же! Так быстро кончить! Снимите свою одежду, сэр, и давайте займёмся любовью вон на той кровати. Мой муж заслуживает этого, оставив меня незащищённой перед таким искушением. Ах, дорогой мой мальчик, как я буду любить вас! Какой у вас прелестный дрючок, и ничего особенного, что он — как это называются? — настоящий ёбарь!

И покраснев при произнесении этих слов, продолжает:

— Так говорит полковник о молодых парнях. Наверно это ужасно грубое слово, Уолтер? Но столь полно значения. Всякий раз, когда он говорил так, я не могла отказать себе в желании заиметь такого юного джентльмена и обходительного ёбаря, — точно такого, как ваш дядя послал мне сегодня.

Пока она не переставая говорит это, я скидываю с себя всё, и после того как становлюсь столь же голым, как и она, мы, обнявшись, целуясь, живот к животу, и облапив прелести друг друга самым различным способом, медленно продвигаемся по направлению к манящей нас в другой комнате кровати. Один или пару раз я останавливаюсь и пытаюсь вставить свой дрючок в стоячем положении, но она подобным образом не желает. Но вот, наконец, когда её задница упирается в край кровати, она приказывает:

— Встаньте на колени и поцелуйте любовное гнёздышко.

Мой язык тут же обнаруживает её прекрасный жёсткий клитор, ибо он на добрых полтора дюйм выступает из губ её вагины. Я в экстазе сосу его и щекочу ее чувствительные органы так, что она через минуту или две обильно истекает, но, держа меня за голову обеими руками, заставляет продолжать. Гамаюш получается уж очень и очень приятным; мой язык упивается её сливочной эмиссией, пока она не просит:

— Могли бы вы прилечь на кровать, чтобы позволять и мне насладиться вашим прекрасным дрючком?

Ещё раз игриво и любовно прикусив её возбуждённый клитор и закончив таким образом с этой прелюдией, я вскакиваю на ноги, мы опрокидываемся на кровать, и её рука с готовностью хватает моего петуха, как только я взбираюсь на её восхитительное тело.

— Какая жалость! — вздыхает она. — Как можно было так истощаться? Вы непослушный мальчик! Не подумали вот, чтобы побольше оставить для меня... Тем не менее я нахожу его несообразных размеров и твёрдым!

Произнося это, она сжимает мой предмет в руке и подносит его головку к метке. Эту последнюю я