и щуплую... ладную фигурку подростка). Увидев меня, он неожиданно как-то сник, перестав смеяться. И даже попытался быстренько проскользнуть мимо, но у самой двери я успел удержать его — и он покорно остановился, переминаясь с одной ноги на другую и никак не решаясь посмотреть в глаза или хотя бы что-то сказать в оправдание.
Я заявил ему (упирая на «дедовские» интонации), что с этого момента — раз уж так получилось, что мы оказались соседями! — я беру над ним шефство:
— Будешь моим помощником, сосед. Договорились?
Он выслушал это, послушно кивая опущенной головой. Глаза его суетливо бегали по сторонам, а лицо от волнения залилось густой краской. Так ничего и не ответив, он стремительно вышел за порог, направляясь в помещение казармы...
На утреннем разводе я шепнул старшине, что было бы весьма неплохо дать мне кого-нибудь из новобранцев в помощники: предстояла трудоёмкая работа и выполнять её намного сподручнее вдвоём. Разумеется, он без малейших колебаний и лишних вопросов согласился, с ухмылкой кивнув в сторону стоящих в строю «салажат»: выбирай любого из этих сопляков — заодно и уму-разуму, может быть, научишь! Не долго думая, я указал на Стасика: вот этот подойдёт! — и старшина дал ему команду следовать за мной:
Нам предстояло заниматься покраской на невысокой металлической башне, которая была в стороне от всех гарнизонных хозяйственных построек, в самом дальнем углу территории. Медленным шагом мы двинулись к ней — я надеялся, что по дороге удастся разговориться со Стасом и добиться от него хоть какого-то внятного «признания». (Мне не давали покоя приятные воспоминания о ночной «игре» — от этих воспоминаний я чувствовал некую робость, однако росло и возбуждение, желание повторить всё заново!)... Но Стас, насупившись, упорно молчал, озабоченно пошмыгивая носом, за всю дорогу не обронив ни словечка, и даже закурить не спросил. И когда подошли к башне и взяли кисти, щётки и краску, направившись к объекту приложения наших малярных сил, — он и в эти минуты держался словно партизан на допросе, всё ещё храня гробовое молчание. Все мои наставления выслушал без всякого внимания, демонстративно отвернувшись в другую сторону.
Это меня взбесило:
— Станислав! — медленно закипая, обратился я к нему и решительным движением развернул к себе. — Ты битый час ворон считаешь, а мышей, бля, не ловишь! Ходишь, как гнилой пенёк, с кислой рожей — аж смотреть тошно. И долго ты собираешься киснуть? Помнится, ночью ты был совсем-совсем иной! Тебя что же, кто-то подменил с утра, а?..
Он опять ничего не ответил — лишь засопел ещё сильней, по-прежнему отводя испуганный взгляд.
И тогда я решил поставить точку в этом вопросе, окончательно определившись с этим молчаливым «салагой»: или он во всём мне чистосердечно тут же признается, или я из него сейчас отбивную сделаю! Зная прекрасно, что он не устоит и обязательно клюнет на мою уловку, я пошёл на маленькую хитрость: раздевшись до пояса, вскарабкался на бочку с краской, а ему велел стоять рядом и придерживать меня — чтобы я ненароком