Мальчик из хорошей семьи

это блажью.

Алеша стал очень зависим от Сашки. Она олицетворяла для него все, ради чего хотелось жить.

— Сашенька, — сказала ей как-то раз Стелла Алибековна, Алешина мама. Она всегда говорила с ней ласково, как зайчики и белочки в мультиках. — Сашенька! Алеша без тебя ничего не хочет делать. Лежит и смотрит в одну точку. Повлияй на него, пожалуйста!...

«Как будто он до меня хотел что-то делать», подумала Сашка. — Да, конечно, — ответила она ей, — я постараюсь повлиять, Стелла Алибековна, не беспокойтесь.

В тот же день она сделала Алеше втык:

— Если ты без меня не будешь вставать и активничать, я перестану ходить к тебе. Буду спрашивать у мамы и контролировать, понял?

Она таки допрашивала Стеллу Николаевну, как он вел себя, и таки не пришла к нему один раз. Этого оказалось достаточно: с тех пор Алеша двигался и делал упражнения и с ней, и без нее

Через полтора месяца после того, как Сашку привели к Алеше, он впервые вышел с ней на улицу.

Эта прогулка была самой короткой прогулкой в мире: они стали на порог, сделали три шага вперед, постояли рядышком — и, подчиняясь всеобщему квохтанию, вернулись обратно.

Стояла теплая, янтарная осень, солнце искрилось в золотых листьях, отблескивая в Алешиной комнате и выманивая его наружу, к себе.

Каждый день прогулка удлинялась. Еще две недели она ограничивалась Алешиной улицей, застроенной элитными домами в стиле «вау». Среди них попадались, как бабушки в цветастых платках, избушки с наличниками, вросшие глубоко в землю.

Потом Сашка вывела его на соседнюю улицу, потом еще дальше, еще, еще...

Все изменилось, будто Алеша переселился на другую планету. Люди в белых халатах превращались из обычных жителей его в комнаты — в эпизодических, в редких, потом в очень редких. Непонятные агрегаты, похожие на роботов из ужастика, исчезали один за другим. Алешины родители, напротив, наполняли комнату все больше, вытесняя Сашку. У Иннокентия Петровича в голосе появились уверенные нотки, у Стеллы Алибековны — слезливые, хныкающие, будто барьер ее оптимизма подтаял и потек. С Сашкой они общались уже не официально, а покровительственно («привыкли», думала она), не проявляя, впрочем, никакого интереса к ее жизни и эмоциям. Ей уже давно не платили за визиты — этот вопрос как-то отпал сам собой, не озвучиваясь ни с какой стороны. (И это было, конечно, хорошо.)

Сашка, вечно красноухая от радости, забила на драгоценный вуз, куда поступила за неделю до своей лысины, и все свое время проводила с Алешей. Им теперь почти не удавалось трахаться — только на ногах и в одежде, расстегнув ширинки. Сашка впервые узнала, как ноет тело от недотраха. Эта диета была мучительна для них, и еще мучительней было корчить из себя пацанов-корешей, — но все это было такой чепухой рядом с главным, что Сашка не позволяла себе переживать по этому поводу.

Наедине им удавалось побыть только на прогулке. Они гуляли уже далеко, по всему району, и целовались почти до оргазмов, лаская друг друга сквозь одежду.

Однажды Сашка сообщила Алеше,