Боди-арт

игра... и, мгновение поколебавшись, поддалась ему — и вышла голая на улицу.

Обозреваемость нашего сада — великолепная. С улицы и соседних дворов все видно.

Ступаю по мягкой траве босиком. Он подводит меня (за грудь, хулиган!) к шезлонгу, поддерживает меня. чтоб я не споткнулась, и укладывает на него.

— Что ты задумал, паразит?

— Сейчас вернусь. Не вздумай сбежать к соседям!

Вадик оставляет меня лежать на шезлонге, абсолютно голую, открытую всем взглядам, с трусами на голове, — и уходит в дом. Я лежу; ветер обвевает моё тело; трусы с головы не снимаю: жутко. Подумала, что похожа на страуса — голову в песок. И — вновь нахлынуло чувство, как в Ялте: и страшно и сладко. Лежу — и прислушиваюсь всем телом: не идет ли кто?

Слышу шаги. Вадик.

— Умничка, что не сняла карнавальную маску. И не снимай — снимешь, когда заслужишь.

— А чем заслуживать надо? — спросила я.

— Это ты, со своей хваленой женской интуицией, поймешь сама — отвечает Вадик, подходя ко мне, и я чувствую прикосновение мокрой колодной кисти к бедру.

Началось! Он решил разрисовать меня в саду, на всеобщем обозрении! Мне, хоть я уже и не 16-летняя стеснительная школьница, а 21-летняя мамаша и «миссис», почти так же стыдно, как и тогда — в Ялте. И поэтому я снова начинаю преувеличенно оживленно и «остроумно» болтать, пытаясь заглушить стыд.

От того, что я ничего не вижу, ещё страшнее: — ), а снять «маску» — нельзя: игра не позволяет.

Вадик красит меня, щекоча мне пятки, пальчики на ногах, внутреннюю сторону бёдер.

— Какого цвета теперь моя нога?

— Цвета любви, разумеется, — отвечает муж. Какой это цвет? — думаю я, и вдруг слышу... шаги.

Замолкаю; инстинктивно сжимаю ноги. «Нет-нет-нет» — Вадик ласково и настойчиво раздвигает их обратно; я, обливаясь холодными сладкими волнами, поддаюсь.

«Кто идет? Знакомый? незнакомый? а спросить нельзя». Шаги приближаются... равняются со мной... останавливаются. Он смотрит на меня!

Я сжимаюсь. Вадик шепчет: «спокойно, спокойно, мы у себя дома» — а кисть его подбирается... именно «туда»: — ). Он хочет разрисовать меня «там» на глазах у чужого! От этой мысли сердце заколотилось, по телу побежали мурашки, а снизу я — чувствую — потекла, как авторучка. Нет, это чересчур! Я сжимаю ноги; Вадик, понимая, переходит на живот и грудь.

Прохожий заговорил с Вадиком! Самым доброжелательным голосом: пожелал творческих успехов, спросил, не расписывает ли меня Вадик для какого-нибудь фестиваля, потом — не мешает ли ему, если за его работой наблюдают. Вадик, скотина, так же доброжелательно ответил — нет, пожалуйста, смотрите. Я лежала, как безропотный холст, молча и без движений, ничего не видя, но от самой ситуации мне было дурно. Я опять, как в Ялте, чувствовала взгляд незнакомца каждым миллиметром своего обнаженного тела.

Незнакомец постоял немного и — слышу — ушел. Вадик к этому моменту покрыл краской спереди все моё тело, кроме лица, и попросил подняться для покраски спины и попы. Я встала; тело было как резиновое. Вадик деликатно раздвинул мне ноги и начал обрабатывать меня снизу. Я его шепотом ругаю, перемежая ругань со