Богиня плодородия

улыбка, как у девочки, которой поручили взрослое ответственное дело. По животу у нее текло молоко, затекая в пупок.

— А муж где? — спросил Роман.

— Где-то, — отвернувшись, ответила мама. Улыбка слегка потухла.

— Ясно. Эх ты, богиня плодородия!... Сколько им уже?

— Пять месяцев.

— А тебе?

— Позавчера восемнадцать было...

— Ого! Ну, с днюхой тогда!

— Спасибо...

Мимо проходили редкие прохожие, и гологрудая мама отчаянно розовела, выворачивая от них шею, как гусыня. Роман смотрел на нее, стоя рядом, потом подсел на лавку.

— Уснули, — шепотом сказал он.

— Почти, — так же отозвалась она. — Если не выкормить — скоро проснутся.

Но свертки чавкали медитативно, в блаженном трансе сытости, и вскоре розовые рты, блестящие от молока, отвалились от сосков.

— Давай их в резиденцию, — прошептал Роман. — Давай помогу!

Двигаясь, как в замедленной съемке, они переправили свертки в «резиденцию», и полуголая мама стала вытирать платком молоко с живота и грудей:

— Течет и течет, как из коровы, — пожаловалась она. — Нацедила уже полный морозильник...

— Тебя давно уже не ебли, да? — вдруг спросил Роман.

Мамочка изумленно смотрела на него.

— Чего смотришь? Давно уже, говорю, не ебалась. Да? А хочешь ведь. Ой как хочешь!..

— Нет... — лепетала та, отползая от Романа на край скамейки. Но он, вместо того, чтобы облапить ее, вдруг наклонился и взял в рот сосок.

— Так они делали? Да? — спросил он, всосав теплый комочек. Мамочка пыталась вывернуться, но быстро прекратила и закрыла глаза. Роман сосал ее, причмокивая, как двойня, и месил рукой вторую грудь. Оттуда, как из пульверизатора, брызгало молоко.

— Прекратите... Что вы де... — бормотали пухлые губы.

— А бедрышки танцуют. Ебаться хотят, — сказал Роман, когда мамочка стала откровенно стонать. — А ну-ка...

Без разговоров расстегнув ей джинсы, он рывком приподнял мамочку с лавки и стянул с ее бедер все, что на них было.

— Ноги подними!..

— Что вы де... Тут же люди... Парк... — хныкала голая мамочка, не сопротивляясь. Она была пухлая, свежая и розовая, как безе. Между ног чернела колючая шерсть, когда-то бритая и отросшая заново.

— Заткнись! А ну-ка...

Затащив ее за скамейку, Роман приказал:

— Раком!

Мамочка повиновалась, закрыв глаза. Розовая попа отклячилась, Роману подставилось влажное веретено. Крякая и причмокивая, тот щупал его (оттуда прямо-таки брызгало клейким соком, как из сосков), потом добыл агрегат — и сразу засадил по самые яйца. Мамочка задергалась и запищала.

— Ты вся отовсюду течешь. Девочка-фонтан, — рычал он, наседая на розовую попу. Яйца с чавканьем и хлюпаньем колотились о мокрое. — Хорошо тебе? А?

— Дааа... — донесся грудной стон. — Ааа... Аааа...

Он еб ее деловито, без лишних эмоций, как опытный кот, а она хныкала, извивалась в его крепких руках, рыла макушкой траву, билась и маялась, будто хотела убежать от ебущего хера. Потом вдруг кончила с ревом и хрипом, обмочив Роману штаны.

Тот уже заправил агрегат обратно в футляр, а она все дергалась по инерции, смакуя каждый отголосок своего густого, стыдного телесного счастья. Потом повалилась в траву.

Роман так же деловито гладил ее по бокам и бедрам,