раньше.
Ей стало страшно от одной только мысли, что он может не просто уничтожить её, а сделать это каким-то ужасным способом. Она даже и представить не могла, каким именно. Анна зажмурилась и быстро накинула платье.
— Хорошо! — вновь ухмыльнулся он. — А теперь садитесь... пожалуйста, и расскажите мне о причине вашей выходки, — уже спокойно, но всё тем же железным тоном сказал он.
— Я не сяду, сэр, — дрожащим голосом, однако с упрямством в глазах, отвечала она. — Я могу говорить и стоя.
— Хорошо, — кивнул он. — Итак, вы сначала хотели убить себя, а потом грозились убить меня? Чем, позвольте узнать, я вас так разгневал?
— Вы... вы... обманули меня, — пробормотала Анна. — Вы заманили меня в свои сети, сделали меня... вашей... игрушкой, потом я вам надоела, вы бросили меня одну и... и
Она не успела договорить, ...как он разразился гомерическим хохотом. Анна в растерянности смотрела на него. Наконец, он закончил смеяться и сел на табурет.
— Ну, и глупенькая же вы, мадам, — сказал тихо, качая головой. — В вашей хорошенькой головке бродят одни глупости... Помните, чего вы хотели тем утром, когда я оставил вас? — спросил он, улыбаясь.
Анна, вспыхнув, опустила глаза.
— А я сказал, что... нужно подождать. Вы полагаете, если бы я остался, мы смогли бы удержаться? — он вновь улыбнулся широко и по-доброму, задорно блеснув глазами.
Потом вдруг встал, взял шпагу и протянул ей, держась за лезвие.
— Вот, берите! Если я вам так противен, вонзите в меня шпагу, это надёжнее вашего стилета, — он усмехнулся без злобы, — убивать надо быстро, девочка, без лишних мучений...
Его лицо помрачнело. Анна, зарыдав, закрыв лицо руками, опустилась на табурет. Её слёзы оказывали на Дюваля странное действие. Стальной блеск в его глазах угасал, этот жёсткий, холодный человек, казалось, лишённый способности сострадать, вмиг становился мягким и податливым, словно разогретый воск.
— Не надо... не надо плакать, прошу вас, — нежным, виноватым тоном стал упрашивать он. — Я понимаю... я виноват во всём, что с вами случилось... И... я уду... уйду прямо сейчас... Стану по-прежнему приносить дичь и рыбу, голод вам не будет угрожать. Прощайте...
Дюваль шагнул к дверям.
— Стойте! — воскликнула Анна.
Слёзы душили её, она дрожала, как в лихорадке. Серж вдруг подошёл к ней, присел напротив на корточки, осторожно поднял за подбородок её заплаканное личико и заглянул в глаза. Потом прошептал:
— Никогда бы не женился на вас, если бы знал, что вы такая плакса. У пирата тоже есть сердце, мадам, — улыбнулся он. — Не терзайте мне его! Вы же видели мои шрамы, мне их вполне достаточно.
Он достал платок и заставил её высморкаться, потом поднял на руки, стал покачивать, как ребёнка, что-то шептать тихо-тихо, с невыразимой нежностью. Мысли Анны стали путаться, до неё доходили только отдельные его фразы, и, засыпая на его руках, она вдруг поняла, что он говорит на своём родном языке.
— Mon préféré est le pirate... mon amour, [1] — прошептали её губы в ответ.
Ночью Анна проснулась