Школьный вальс

«разборки» еще не закончились.

— Сядь здесь, — она показала мне на первую парту перед учительским столом.

Я опять повиновался.

Она села напротив меня, на свое место, и подперев лоб ладонью, замолчала. Я заметил лишь, что она смотрит на фотографию, лежащую ...под стеклом. На ней, искренне улыбаясь, и святясь счастьем, сидели, обнявшись, две женщины — учитель истории и учитель русского языка и литературы.

Она долго вглядывалась в фото. Глаза ее были полны печали, и в них я увидел какую-то странную грусть, какую я не видел нигде. Казалось, что я могу разглядеть каждую клеточку кожи ее лица, каждую миллиметр ее мягких красивых губ, родинку на ее щеке, и ее шею, которая казалась мне верхом изящества.

Что-то происходило со мной. Мне хотелось отрывать от нее взгляда. Мне было хорошо, но я не мог это связать с сексуальным вожделением. Мне просто нравилось на нее смотреть. И я бы хотел, чтоб это длилось как это можно дольше.

— Скажи мне, что ты видел?

Нега прервалась. Людмила Валерьевна смотрела прямо в глаза, она желала получить ответ.

— Что, простите? — я решил продолжить играть в дурачка. Хотя здесь это могло и не сработать, мы, в сущности, были на одной стороне баррикад.

— Ты стоял под дверью кабинета истории и занимался онанизмом вовсю. Что ты видел?

Я понял, что я покраснел. Просто кожей почувствовал, как лицо налилось багрянцем. Тут уже отпираться было бессмысленно.

И мы одни в кабинете... Как она поступит, когда я раскрою ей карты?

— Я видел все... — тихо выдавил я.

Она закрыла лицо руками. Мне показалось, что она заплакала, мне послышались всхлипы.

— Пошел вон!... — не отнимаю рук от лица сказала она.

Я взял сумку и вышел из кабинета. Да, жизнь не бывает легкой, когда рушишь ее собственными руками и половыми органами...

* * *

Два дня перед выходными прошли так же буднично, но в обстановке страха. Я пытался в коридоре не встречаться глазами ни с «историчкой», ни с «русичкой», хотя на уроке истории нам обоим пришлось покраснеть друг перед другом, когда я отвечал домашнее задание. «Классуха», директриса и завуч ограничивались обычным «Здрасте». Словом, все вели себя так, будто ничего не произошло. Фотографии, сделанные мной через замочную скважину, я удалил — теперь они были не нужны.

Но все это время образ Людмилы Валерьевны, расстроенной и плачущей, такой мягкой и женственной, не выходил у меня из головы. Все свободное время я вспоминал наш короткий разговор в классе, и понимал, что влюбляюсь. Что я мог с собой поделать? Моей первой любовью в жизни стала учительница русского языка. Это было глупо, но приятно.

И в тоже время мерзости этой ситуации прибавлял мой проклятый онанизм. Это была не просто ложка, это была целая цистерна дегтя.

Но, тем временем, наступил понедельник — последний день перед новогодними каникулами, день сокращенных уроков и школьной дискотеки, для которой я настраивал аппаратуру.

Наряженная елка посередине, старшеклассницы в откровенных блузках, однокласнники, которые пытаются казаться брутальными, вино, распиваемое под лестницей —