Повесть о Настоящем Мужике

из баньки и подошел к окну дома. Постучал в окошко. В окне показалось заспанное, но улыбающееся лицо Настасьи.

«Наська, дай-ка бутылку самогона, да покрепче!», тихо, но жестко проговорил Евсей.

«Да, ты заходи, я и налью, и на стол соберу», заулыбалась Настасья.

«Ты, чё, не слыхала, чё попросил? Давай бутылку, живо!»

Настасья обиженно надув губки подала бутылку.

«Ну, а когда зайдешь-то?»

«Вот в бане у тебя попарюсь и зайду! Только в баню не суйся, а то получишь у меня горячих!»

Настасья сердито захлопнула окно.

* * *

Евсей сидел на нижней полке в бане, а на верхней сидела комиссарша.

«Ну, так, перевязать тебя надо», заявил твердо женщине Евсей.

«А ты, что, доктор, что-ли?»

«Ну, доктор — не доктор, а раны и по хуже твоих перевязывал и даже штопал».

Людмиле стало всё равно — усталость и стресс после бомбежки брали своё.

«Черт с тобой — лечи!»

«Сапоги надо снять и штаны твои — военные!»

Евсей аккуратно снял сапоги, поставил их в предбанник. Потом также тихонько, стараясь не потревожить раненую ногу, стянул штаны. Под штанами оказались мужские кальсоны! А ранение было в мякоть выше колена.

«Черт, кальсоны надо снимать!»

«Надо — так снимай», устало сказала женщина.

Евсей также осторожно снял с женских ног кальсоны, и, наконец, рана открылась во всей своей неприглядности.

На летней жаре уже пошло нагноение, хотя пуля всего лишь процарапала кожу и чуть повредила мышцу.

«Ну, принимай обезбаливающее», сказал Евсей и налил в банный ковшик грамм 150 самогона.

Людмила покорно выпила поднесенное.

«Ты постарайся не орать, я надрежу, чтоб гной вышел, потом промою самогоном и перебинтую чистым полотенцем».

Чистых льняных полотенец у Настасьи в баньке всегда был запас.

Людмила стиснула зубы. Евсей достал из кармана френча опасную немецкую бритву, раскрыл ее, плеснул на лезвие самогона и быстро сделал небольшой надрез на ране. Людмила дернулась, застонала. Потек гной. Евсей промыл из ковшика рану самогоном и крепко забинтовал полотенцем.

«Слушай, ты ведь грязная, как черт. Тебе помыться надо».

Людмила не сопротивлялась, когда он стянул с нее красноармейскую гимнастерку, а потом исподнюю рубаху и оставил в костюме Евы. Евсей тоже разделся, так как в бане уже было натоплено, да и предстояла помывка (а может и не только).

Евсей допил оставшийся в ковшике самогон, налил в него горячей воды из котла, долил холодной из бочки в углу. Взял обмылок мыла в углу полки, макнул мочало в ковшик, намылил его и начал натирать спину, бока, грудь и все остальное тело комиссарши.

Людмила от пережитого и выпитого сомлела и не очень понимала, почему этот немецкий прихвостень, вместо того, чтобы пристрелить её — моет.

А Евсей уже без мочала — одной намыленной рукой скользил по ее телу. Когда он добрался до нижних губок, Людмила вдруг улыбнулась наглой пьяной улыбкой и спросила:

«Ну, что, е*ать будешь?»

«Обязательно!», с такой же улыбкой ответил Евсей.

Он облил несколько раз женщину из ковшика, стараясь не попадать на перевязанную ногу. Потом стал на колени на нижнюю полку и притянул ее к себе. Поцеловал один сосок, потом другой и, вдруг в засос поцеловал