Развела дурочку. Часть 1

Четвертый этаж школы так за лето и не успели отремонтировать, и проход к женскому туалету загромождали парты, поставленные набок, стулья из кабинетов, стенды, снятые со стен, какие-то мелко заляпанные краской старые ведра — словом, там было самое место, чтобы от всех скрываться. Анюта Степанкова бежала по лестнице, еще разгоряченная после физкультуры, и внутри у нее становилось жарко уже по-другому. Ей надо было как следует выплакаться. Продравшись сквозь всю эту строительную дребедень, она едва увидела свое лицо в зеркале над умывальником — и хлынули слезы.

«А прикиньте, на выпускной придет вместо Степанковой один большой прыщ. И лопнет!» Как хохотали всей раздевалкой! Конечно, кто-нибудь рано или поздно заметил бы, сколько Анюта ни забивайся в угол. С тем, что все лицо в красных точках, еще как-то удавалось жить, но что и плечи, и над самым лифчиком... Не то чтобы было прямо противно, но смешно. Анюта сама это чувствовала, и от этого ей было себя особенно жалко. Ведь она в общем-то красивая. Ей недавно стукнуло 18, в октябре (дедушка тогда всем надоел одной и той же шуткой), она уже «о как вымахала» (это бабушка), а в чертах лица было еще что-то немного детское, девчоночье — мило же! привлекательно! Но эти прыщики...

Еще год назад Анютка очень переживала, что у нее маленькая грудь; плакала по ночам, ела все подряд, про что говорили — поможет, и слишком падка была на грубое внимание парней, чем сейчас самой нравилось вспоминать. Ничего, выросла, нормальная стала грудь. Анюта с удовольствием теперь вступала в насмешливые разговоры о чьей-нибудь «плоскости», Машу Белявскую по кличке «Хоббит» сама до слез доводила, и вот когда уже казалось, что в выпускном классе она станет первой красавицей, — прыщики!

Как у семиклашки мелкой: ничего не берет. И их действительно всё больше и больше. Почему так! Почему всё плохое всегда с ней, словно она уродина какая-нибудь! Да ей бы все девчонки сейчас завидовали, если бы не эти — пры-ы-ыщики; заходя дальше в полутемный туалет, Анюта принялась рыдать в голос. Поэтому она не услышала легкого щелчка — и даже, шмыгая, не сразу почувствовала сигаретный дым. Зато потом ее рыдания резко оборвались, и стало слышно только, как Анюта сопит, а та, что сидела на радиаторе с книжкой, выходя тонким темным силуэтом на фоне окна, затягивается, хрустя оранжевым огоньком, и неторопливо выдыхает дым.

— Ничего-ничего, плачь дальше, ты мне не мешаешь.

Испуг у Анюты тотчас прошел: это была Теряха, всего лишь Ирка Теряшева сидит тут, зубрит что-то. Самая настоящая Теряха, никогда не замечаешь, тут она или делась куда-то. Опять физру прогуляла, значит. И еще так разговаривает!... «Не мешаешь»! Ей! Нет, когда в раздевалке дразнят, это еще понятно, но... это ни в какие... И Анюта вместо того, чтобы дальше плакать, принялась на Теряху орать.

— Ботанка хренова, понтов развела, что в Москву будешь поступать, а сама!... Что за врач из тебя получится? Куришь, зрение портишь,