Последняя ночь Самайна

который своей чистотой и невинностью искупит нашу жажду...

— ... Жажду огня, питающего наше бессмертие, — продолжила Най ритуальную фразу.

Ундина взяла ее за руку, и они вдвоем направились к алтарю, возвышавшемуся в середине огромного Центрального Зала, представлявшего собой просторный купол, освещенный тысячами факелов. Сестры преклонили колена перед массивным золотым ложем с четырьмя высокими колоннами по углам, которые покрывал замысловатый барельеф, изображающий древних богов и богинь, сплетающихся в диковинных совокупленьях. Здесь были и звероголовые повелители Египта Озирис и Изида, и Молох, пожиравший младенцев в объятиях Иштар, и жестокий, как солнце, змей Кецалькоатль, оплодотворяющий Землю, и Марс, прелюбодействовавший с Венерой, и даже сам Кама, который вместе с владычицей Кали насильно овладевал чистой, как утро, Сарасвати.

«Воистину, как только не звали меня люди! — размышляла Най, расставляя на алтаре свечи так, чтобы они образовали Солнечный Пантакль, призванный сообщить этому месту божественную энергию. — Они знали меня как Маху и Морриган, единую в трех лицах, они видели во мне порочную Лилит и кроткую Еву, кровавую опустошительницу Нурну и отирающую слезы Наламиру. Как они все-таки глупы! Даже Мастер, испугавшись своего Дирижера, превратил меня в паучиху. Даже Старец-С-Вершины-Рассветной-Зари не додумался, что устроительница Лакшми — другое имя разрушительницы Тандавы, что Лада — такая же ненасытная горянка, как и все, достойные Ордена».

Най снова захотелось громко расхохотаться, но на этот раз она сдержала этот порыв. Предусмотрительно расстелив на алтаре, покрытом темными, почти черными пятнами, зеленовато-белую шкуру единорога, она умелой рукой угольком начертала на мраморном полу вокруг ложа черные руны, выплела на углах из гибких веточек молодой омелы письмена на огаме и вновь уселась у тяжелого подножия алтаря в ожидании того, что еще никогда не случалось.

Сестра Ундина вышла за грань освященного Пантаклем круга, и Най снова осталась одна. Впрочем, ее уединение было не более чем видимостью, ведь сейчас за ней наблюдал весь Орден: кто с нетерпением, а кто и с завистью.

— Vous are charmant tonight! — воскликнула своим бархатным голоском сестра Мари-Нуар по прозвищу Ляпеж, мешая родной французский с ломаным английским.

«Немного глуповата, но завораживающе красива», — подумала Най, польщенная ее комплементом.

— Mala stryga, sancta, masca, dea! — восхищенно шептал брат Бенедикт. Най чувствовала, как он пожирает взглядом ее полуобнаженное тело, как огонь, поднявшийся из чресл, пылает в его глазах, как он силится мысленно овладеть ею, зная, что этого никогда не произойдет наяву.

«Прекрасное произношение, — думала Най. — А какие стихи сочинял он для нее на древнегреческом! Но, увы, совершенно никчемен в постели: слишком сильно влюблен в свою влюбленность».

— Нор лорн ойэ гал ди о'линнат! — тоном опытного дамского угодника признался брат Анарэль и, попытавшись пошутить, добавил на валлийском: — Время откладывать яйца...

— Bi i dho hasht! — грубо прервал его брат Тэлсинн, не понимавший эльфийского юмора и не переносивший его птичьего акцента, коверкавшего кельтские слова до неузнаваемости. — Лешачье племя! — в сердцах выругался он, хотя знал, что обидеть Анарэля просто невозможно: он то ли постоянно пребывал