Немая жертва

протолкнул её к деревянному, обитому кожзаменителем креслу. Затем, усадив Журавскую в него, он вытащил из-за спины широкий кожаный ремень, который каким-то образом был прикреплен к его поясу, и стал пристегивать им больную, обхватив грудь и спинку кресла в одно кольцо. На всё ушло минуты три, после чего тучный санитар распрямился, и, повернувшись к Светлане Андреевне:

— Ноги тоже пристёгивать?

— А ты у неё спроси, — кивнула Светлана на запертую женщину в кресле, а затем посмотрела на неё вопрошающим взглядом.

— Эй, ты, сидеть будешь спокойно? — нагнувшись, спросил санитар.

— Да пошёл ты! — глухим голосом проворчала Лилия.

— Давайте, Светлана Андреевна, лучше перестрахуемся лишний раз, а то эта сегодня словно с ума сошла, — приговаривал санитар себе под нос, а сам тем временем уже обхватывал её бедра и сиденье кресла вторым кожаным ремнём. Затем, так же себе под нос, засмеявшись, он продолжил — «С ума сошла...», что это я. Да тут все сумасшедшие! Мы вот с вами нормальные, да, Светлана Андреевна?

— Конечно, Олег. Ты можешь идти, я тебя вызову, когда понадобишься.

И тучный добряк, раскачивающейся походкой, будучи уверен, что сейчас здесь будет проводиться, ему неведанные, психологические работы, с довольным выражением лица покинул кабинет. За хлопком двери, через несколько секунд, послышался щелчок замка. Это Светлана Андреевна, своими тонкими наманикюренными пальцами повернула ключ, чтобы дверь случайно никто не открыл и не помешал им. Затем, за спиной Журавской послышались приближающиеся шаги. Медленный, но неизбежный стук каблуков слышался всё ближе и ближе. Через две-три секунды, когда Светлана уже стояла за спиной Журавской, в кабинете воцарилась абсолютная тишина. Лишь еле слышный гул лампы дневного света, отдаваясь лёгкой, почти незаметной вибрацией в телах обеих женщин, оживлял обстановку. Светлана Андреевна положила свою правую ладонь на затылок сидящей, и мягкими, неторопливыми движениями стала гладить голову жертвы, иногда, не сдерживая внутренних эмоций, сильно сжимая ком волос в своей руке. Возбуждение в её теле нарастало теплой воной. Сейчас в её руках голова, с которой она может сделать всё. Плохо подстриженные, слегка засаленные волосы придавали этой голове измученный и беспомощный вид, что еще сильнее возбуждало Светлану, заставляя кровь биться в висках и животе.

— Хорошая моя, — продолжая поглаживать голову, тихо говорила Светлана, — лежала ты спокойно в своей кроватке, хотела, наверное, помечтать о чём то, а тут опять приходится быть моей вещью. Но я тебе скажу то, от чего тебе станет спокойней. Ты всегда моя вещь, даже когда меня рядом нет. Даже когда я буду в отпуске, и ты не будешь видеть меня дольше обычного, знай, ты принадлежишь только мне, ты моя собственность, твоя шкура предназначена мне судьбой, от которой тебе не уйти.

Журавская, иногда одёргивая голову, придавая лицу кислое выражение порабощенности, тихонько постанывала в ответ на голос Светланы, которая, в свою очередь, будучи увлеченная собственными словами и упоённая своей властью над беспомощно сидящей девушкой, продолжала:

— Я хочу, чтобы ты осознала кое что.