Развела дурочку. Часть 5

фигуре и сладко-томному выражению на лице, делавшему ее красивее.

Мы две миловидные, остроумные и смелые девчонки; мы грязно ебемся, немного вспотели и все еще друг друга ненавидим; у одной из нас прыщи, а у другой комплексы, но вместе мы почему-то так охуительны, что даже жалко прятаться. Такова, как говорил кто-то, реальность ситуации.

И теперь, когда не беспокоило больше то, как неуклюже девочка Аня, при ее-то коварных замыслах, трется пиздой (киской!!), она радовалась, что у Теряхи — после той судороги в ступне, после этого оргазма от одного сидения на Анютином личике — впервые за вечер что-то даже получается. И Анюта поймала ту мысль, ту нужную картинку внутри, с которой любой секс становился обещанием того самого-самого, что когда-нибудь у нее случится с мужчиной мечты, после чего уже спокойно можно будет рожать детей, варить борщ, ругаться из-за штор и заводить любовников, просто чтоб были. И иногда любовниц.

Она думала о том, что здесь и сейчас, на этом столе, на ней, начинает у Теряхи появляться та приятная женская ловкость во владении собственным телом, которой Анюта могла уже, нарываясь на «шлюху», похвастаться — и все правильные, уверенные, греховно-гладкие движения бедер, которые Теряха в жизни совершит, на девочке ли, под мальчиком, об собственную руку под мечты о чем-то уже хорошо знакомом ей, — будут восходить, прослеживаться назад к тому, что она делает прямо сейчас. Еще скорее злобно, чем похотливо — но что-то уже пробивается, как-то девочка Ира уже немного развращена, и было бы неплохо отпустить ее в Москву умеющей что-то большее, чем...

Чем хватать за грудь, видя, что ты кончаешь. Больно, сука, хватать, сука, сука завравшаяся беспомощная, влюблюсь — все равно буду ненавидеть. Каждая помойная кошка тоже богиня, если присмотреться. Нахрена, сука, я тогда присмотрелась? Я же почти боюсь делать то, что сейчас должна буду. Еще уйдешь.

Теряха, верная себе, продолжала грубо надавливать бедрами, не обращая никакого внимания на то, что Анюта пыталась отдышаться, вяло тянулась обнять, немного морщилась — уже слишком много ощущений, хочу на ручки, прежде чем за всё тебе отомщу.

— Ир, отпусти, я щас сдохну, — попросила Анюта страстным голосом.

— Твой был каприз. Ладно, иди три сиськами доску, — сказала Теряха, слезая.

Это уже не казалось Анюте стремным извратом после откровений о раздевалке и живых куклах. Даже стало понятно, как она это видит: раз Анюта прыгала через козла, как в хлам удоминированная древняя кретинка, то теперь и для Теряхи должна сделать что-нибудь тупое и телесное. Логика из разряда «надела мини-юбку — спровоцировала», но ладно, сейчас это правильно подействует, надо перестать нервничать и немного разозлиться. Все хорошо придумано. Все правильно сделано. Осталась легкая часть.

Как-то даже неприятнее самого процесса оказалось то, что с доски ничего особенно не стиралось — почерк мистера Федоренко только бледнел, оседая на примятой груди меловой пылью. Теряха пристроилась сзади, притянула к себе Анютины бедра (тереть стало еще неудобнее) и мокро-мохнато чесалась о ягодицу, отчего и Анютино желание, потихоньку