Капелька и Дойч

ней тогда. Это напоминало кошмар. Она побрела домой, и полночи проплакала, уткнувшись в подушку. А утром, как магнитом, ее снова потянуло к нему.

— Что-то должно было случиться, — тоскливо сказала она. — Что?

— Ты не могла бы заткнуться? — возразил он, жуя.

И она заткнулась, задыхаясь от возмущения. Что-то мешало ей выбежать, хлопнув дверью. Перед ней сидел странно изменившийся, но родной и любимый человек.

Он доел картошку, и принялся вылизывать оставшийся жир коркой хлеба. Дрожа, она наблюдала за ним. На лбу Виктора появились морщины — их раньше не было. Глаза глубоко запали, кожа лица потемнела, на подбородке оказался маленький розовый шрам.

Он мягко отрыгнул, и отодвинул тарелку в сторону. — Ну, так что тебе нужно?

— Витя, — начала она, а он перебил ее:

— Я же сказал тебе, как меня называть.

— Дойч... — неуверенно проговорила она. — Так странно... Откуда это имя?

— Так меня называют мои друзья. Ясно?

Она нервно кивнула, хотя понятней ей не стало.

— Ты так долго не возвращался. Вик... — она запнулась. — Дойч. Я волновалась. Ты не писал так долго, — она не выдержала, и глаза ее наполнились влагой. Она помнила, что он перестал писать почти сразу после начала службы. Все новости о нем она узнавала от его родителей, и до сих пор не могла понять и простить эту бесчувственность.

— Мне было насрать, — ровным голосом сказал Дойч. Его взгляд был направлен на нее, стеклянный, немигающий взгляд. В кухоньке, где они находились, было очень тепло, но она вдруг почувствовала, как ледяной холод забирается ей под платье.

— Почему? — тупо спросила она.

— Потому что ты дура, тупорылая.

Она сидела, как оглушенная.

— Что ты такое говоришь, — с ужасом проговорила она. — Ты шутишь...

— Какого... мне шутить, — Дойч поднялся. — Гляди сама. До двадцати лет просидела задницу в этой сраной деревне. Всю жизнь просидишь, ожиреешь, как свинья, и дети твои будут такие же. Свиньи тупорылые. — В его глазах поблескивал странный огонек веселья.

Ей показалось, что мир сошел с ума. Она зарыдала громко, безудержно, закрываясь руками. Потекла тушь, окрашивая пальцы. — Сволочь, — сквозь слезы говорила она, — какая же ты сволочь.

— Не реви, дура, — спокойно сказал Дойч.

— Ты, ты... — задыхаясь, прокричала она, — ты не сможешь жить с этим дальше! Не сможешь...

— Чего? — равнодушно сказал он.

Она в последний раз всхлипнула, неловко поднялась, и бросилась к выходу. Вслед ей донеслось:

— В натуре, тупорылая...

Прибежав домой, она закрылась в своей комнате, и принялась искать снотворное. Она вывалила коробку с лекарствами на пол, отобрала два блестящих листика, выдавила капсулы на ладонь, и стала глотать по одной. Во рту было сухо, таблетки приклеивались к языку, она помогала себе пальцем, давилась ими, пока ее не замутило. В ушах стоял звон.

Она упала на кровать лицом вниз, вцепилась зубами в подушку и стала ждать смерти, твердо решив уехать отсюда навсегда, если, конечно, не умрет.

Она уснула, не снимая одежды.

Был уже поздний вечер, когда раздался настойчивый стук в окно. Еще сонная, девушка приподнялась с кровати,