улицы донесся душераздирающий вопль.
«Дикари» не стеснялись орать, выплескивая эмоции в море, — но такого вопля, как этот, я еще не слышал. Ни здесь, ни где угодно.
Кроме того, я, кажется, узнал голос...
— Марька, — сказала Юля, поймав мой взгляд.
Мы вскочили и, не одеваясь, выбежали к костру.
Возле него лежала Марька. На животе у нее зияла рана, неправдоподобно-кровавая, как в кино. Глядя на нее, думалось о гриме и спецэффектах, а не о боли и смерти.
Я почувствовал, как сами собой подкашиваются ноги...
Вокруг столпились «дикари». Рядом бегал Серый с мобилкой у уха, вызванивая «скорую».
— Они могут доехать только до «Дельфина», — сказал он. — Надо принести ее туда.
— Как? Как это произошло? — крикнул я.
— Ты не знаешь его, и не нужно тебе знать. Один из наших... Влюбился в нее, ревновал, а вместо того, чтобы обхаживать, водку квасил. Вот и доквасился. А щас сбежал, ссука... Чуваки, давайте клеенку сюда! Будем делать носилки.
Осторожно, как могли, мы перетащили воющую Марьку на клеенку и понесли ее к поселку — я, Серый, Юля и еще один «дикарь». Остальные шли за нами.
— Блядь, рану бы перевязать, так никто ж не умеет... Навредим только... — говорил Серый. — Быстрей можно, нет?..
Расстояние, которое обычно не ощущалось, сейчас было долгим, как путь на небо. У «Дельфина» — последней кафешки на набережной — уже стояла «скорая». Санитары с носилками бежали навстречу нам, смешно дрыгая ногами на песке.
В «скорой» не было места, и никого из нас не взяли. Я проводил ее взглядом, глянул на голую Юлю, потом на Серого...
— Как ты думаешь, обойдется?
— Давай не будем об этом, ладно? — сказал Серый.
Как всегда, он казался абсолютно спокойным. Это спокойствие звучало хуже приговора, и Юля разревелась.
Никто не утешал ее.
Она прорыдала всю ночь у меня на груди. Я почти не спал. За полотном палатки грохотала буря, возникшая сразу, в один миг, будто нож, убивший Марьку, проколол дыру в хорошей погоде, и вся она вытекла туда.
Перед рассветом мы вышли на берег и молча сидели, слушая шторм.
— Давай уедем, — сказала Юля.
— Куда? А впрочем, давай, — ответил я.
Она была права: здесь все напоминало о ней.
Вздохнув, мы встали и пошли собирать вещи.
«Дикари» (мы не заметили, как они проснулись и вышли) — «дикари» тоже разбирали палатки. Я подошел к Серому.
— Сматываемся, — сказал он мне. — Море некупабельное. Да и... Пойдет канитель, нагрянут менты, начнут выяснять, кто и что... Эта блядь хоть и сука, но все-таки наш. Мы не сдадим его. Я, как увижу, вышибу ему все мозги, но это другая опера. Уходим от греха подальше...
Я смотрел на него, боясь сказать о том, что видел: лиловая опухоль, зиявшая у него на плече, побледнела, став почти незаметной.
Через два часа в ряду палаток, стоявших у моря, зияла прореха, а к поселку шел длинный караван «дикарей», груженых рюкзаками.