Марька

йода. Не было только Марьки. И еще — мой радикулит, резавший мне суставы при каждом повороте, куда-то делся, и я чувствовал себя ловким и гибким, как десять лет назад.

Три дня прошли молчаливо и монотонно. Вокруг были такие же «дикари», как и там: они жгли такие же костры, бренчали на тех же гитарах и орали про ту же осень, которая вечно права.

Мы с Юлей часами лежали на песке, глядя на облака, купались, жестоко трахались и почти ни с кем не говорили. Юля как-то сразу, за один день стала глянцево-ореховой — почти как Марька. Может быть, поэтому, а может быть, и по какой-то другой причине щербинки на ее лице, из-за которых она так переживала, исчезли, будто их и не было.

Волосы ее так же мгновенно выгорели, растратив всю рыжину, распушились и стали светлее кожи, будто их высветлили перекисью. Юля превратилась из девочки-спички в девочку-одуванчик. Она перестала стесняться чего-либо и валялась голышом на песке, подставив солнцу загорелую пизду. «Дикари» с завистью косились туда, а я благодарно вливал в нее литры семени...

В день нашего отъезда я проснулся раньше Юли.

Большущее искристое солнце поднялось над морем на полпальца. Я прошел к «дикарям», столпившимся у берега, чтобы попросить мыла...

Остановился. Застыл.

И рванул обратно в палатку.

— Ёжик! Ёжик! Проснись! — орал я, расталкивая голую бронзовую Юлю, свернувшуюся калачиком.

— Что такое? — сонно мычала Юля.

— Иди сюда! Скорей!

Я вытащил ее из палатки за руку, как непослушного ребенка. Юля ползла за мной, едва поднимая ноги... но вдруг охнула — и рванула вперед.

Навстречу «дикарям» из волн выходила обнаженная девушка. В ее длинных волосах, светящихся против солнца, блестели хлопья морской пены.

— Ты кто? — спрашивали у нее.

— Марькааа! — крикнула Юля, подбегая к ней. — Марьк! Ты... с тобой все хорошо?

Она хотела обнять Марьку, но почему-то застыла в полуметре от нее.

Марька смотрела на Юлю своим ровным, счастливым взглядом, улыбаясь ей так же, как и дикарям. На ее животе — там, где четыре дня назад была страшная рана — белел едва заметный шрам.

«Она, что, не узнает нас?», подумал я, и почему-то похолодел.

— Тебя зовут Марька, да? — спрашивали «дикари». — Ты откуда? Из какой палатки?

— Ребяяят, а вы классные!!! — смеялась она им, распахнув свои голубые глаза. — Я? Я из той палатки, в какую пригласите! Вы уже купались, ребят? Какое офигенное море!... Аааа!!!

Она улыбалась и светилась всем сразу.

Мы с Юлей немного потоптались рядом, прислушиваясь, не выделит ли она нас из толпы. Потом переглянулись и пошли собирать вещи.

В какой-то момент я поднял голову: мне показалось, что я уловил другие интонации. Присмотревшись, я увидел, что перед Марькой стоит на коленях какой-то парень.

Я кивнул Юле, и мы вернулись к ним.

— Марька, прости меня! — ревел парень. — Умоляю! При всех умоляю!

Она смотрела на него своим ровным лучистым взглядом, не говоря ни слова, и улыбалась.

— Марька! Дай мне! Ну пожалуйста! Умоляю! Вот без всяких карт! Ну дай мне...

Она смотрела на него. Потом медленно опустилась