все время, отведенное Павловску. Я даже не стала осматривать весь Большой Дворец, ограничившись только покоями и Собственным садиком Марии Федоровны. Я просто купалась в умиротворении этого семейного мира, защищавшего себя от всех невзгод извне очарованием дворца и пейзажного парка. Причем семейного мира еще не императора, а пока лишь романтического наследника трона. Впереди Павла ждал разрыв отношений с матерью, коронация, нелепости правления, фальш и ненависть придворного окружения, убийство заговорщиками на месте того же замка, где и родился. Но мира Павловского дворца и парка печать этого драматичного будущего нисколько не коснулась. Павловск словно выпал из бурного течения времени, оставшись юным душою.
В Гатчине же ощущался беспокойно-заматерелый дух крепости, изготовившейся к нападению противника. Строгая гармония окружающего парка в английском стиле лишь отчеркивала, противопоставляла окаймлением пружинную сжатость Гатчинского дворца для ответного удара. Потайные двери, винтовые лестницы, подземный ход к Серебрянному озеру. Павел I любил таинственно исчезать из дворца и так не передсказуемо в него возвращаться отнюдь не через парадные ворота. Еще больше возбудил мое воображение изысканный аскетизм землебитного замка Приорат на берегу Черного озера. Летняя резиденция приора Мальтийского ордена. Замок-иллюзия, оборачивающася с разных сторон обзора то крепостью, то готической молельней. В воздухе словно витала порывистость устремлений хозяина замка, его самоотречение в напряженном усилии по преображению и исцелению себя благодатью Святого Духа, осеняющего человеческие подвиги. «Неужели я тоже в будущем человек осененного подвига?» — подумалось мне. Но никакого ответа на свой вопрос я так и не услышала...
Я уже подъезжала в электричке к Витебскому вокзалу, когда мне позвонила Алена. Она сказала, что дома сейчас только Александра и Роман, а сами они с Денисом вернутся только ближе к девяти вечера.