Меры любви

Моей любви никто не может смерить,

Мою любовь свободе не учи!

Явись, о смерть, тебе лишь можно вверить

Богатств моих злаченые ключи!

Явись, о смерть, в каком угодно виде...

М. Кузмин

Я тебя хотел в простой повседневности — каждый день. И — не надоесть.

Просто мне надо.

Просто ты был.

Был.

— А это кто? Это ты?

— Да, а разве незаметно...

— Руку протяни мне свою.

Ты есть.

Я тебя хочу в простой повседневности — каждый день. И — не надоесть.

Просто мне надо.

Просто ты есть.

Есть... Как хлеба попросит нищий на паперти храма. Как ответит солдат на самый бессмысленный приказ генерала. Как в победном восторге прокричит атлет.

* * *

Вылизать твое тело и задержаться там, где больше всего понравится — в тебе. В удовольствиях можно бесконечно долго упражняться. С телом все понятно. Сплетение рук и ног можно долго не разрывать. Можно в экстазе забыть себя — забыть, помня, что есть только ты. А губами почувствовать силу, меру твоей любви — это возможно? Какая она — твоя любовь? Как дотронуться, как дотянуться до нее этим обрубком мышц, вытягивающимся изо рта в твою глубину. Или когда ты до отказа входишь в меня, как дотянуться до твоих губ своими губами? Может быть, душа не выдержит на мгновение бешеного ритма твоих толчков — глубже, глубже и глубже — во мне, и на секунду вырвется изо рта в рот — в мою грудь, в мои легкие, в мое сердце. Две души — они заставят меня взлететь.

Я люблю летать.

А ты не любишь — самолетами...

Где она любовь, когда твоя сперма течет по моим губам, заполняет мой рот, рвется в легкие, вытекает через ноздри. Чем ты наполняешь меня? Собой? Любовью? Через все мои отверстия ты что-то вливаешь в меня: но я вижу в основном только потоки твоей серебристой спермы. Неужели с ней просочится туда и твоя любовь?

Где она, где она?

Что она, что она?

Из какого отверстия моего до нее проще всего дотянуться? Если только через всего тебя, меня.

Шел какой-то странный фильм. Мы сидели в последнем ряду. На треть заполненный зал амфитеатром проваливался под нас рядами кресел. Мы говорили...

— Помнишь, того пятнадцатилетнего мальчишку, который признавался тебе в любви. Ты вошел в него своей рукой так глубоко — до локтя: ты чувствовал его всего насквозь, но ты ведь не видел на его лице ничего, кроме...

— Разве это была любовь. Разве эти стоны, крики — слова любви?

— А разве у любви есть свой язык?

— О, язык у нее, действительно, свой.

— Обыкновенно два...

— Отчего же, разве тебе не знакомы три языка?

— Мне знакомы уже больше, чем три, но с каждым в отдельности мы слишком рано прощались. А когда оставались втроем, то одному всегда не хватало места.

— Просто один всегда норовит вместо...

— Да, наверное...

— Нет, про любовь на троих — это слишком сложно.

— Но возможно?

— Возможно все.

— Да, наверное...

— А тому мальчишке, в котором ты был до локтя, больно не было?

— Которому?

— А! Их было несколько?

— Нет, просто это было двенадцать лет назад. Пятнадцатилетний Юркун.

—