Память

Сверкающая огнями громада гостиницы! Тут все мое, родное. Каждую ночь — дождь ли, снег ли, — я прибегаю сюда. Из темноты, как из забвения. Сюда, в горящее (ГОРЯЩЕЕ, ГОРЯЩЕЕ? — не могу вспомнить!) вечно праздничными огнями многоэтажное здание.

Сколько-то баксов швейцару (не могу вспомнить) — это уже привычный ритуал. В ресторане мое место у самой эстрады — так, чтобы видеть потенциальных клиентов в тот момент, когда они входят в зал. Определять по походке, кто есть ху. О, тут мой глаз осечек не дает! Учитывается все — ширина шага, поворот головы, разворот плеч...

Иногда мне нравятся скромные, застенчивые — с хорошими деньгами, естественно, — мужчины. Помню (это же — помню! Почему другое не могу вспомнить?!), как один такой скромняга долго не решался пригласить меня в номер. Пришлось тащить его за руку. И в номере стоял, как истукан, опустив глаза. Потом рассказал — боялся изменить жене. Мне пришлось его буквально изнасиловать! Содрала с него брюки — член торчал колом, он-то не боялся изменить той киске, что обволакивала его накануне, он был всегда готов, в отличие от хозяина. Сама даже не успела толком раздеться, только задрала юбку и сдвинула трусики. А уж как насадилась на него, как вошел он в меня до самого конца, как уткнулась его разбухшая головка мне в матку — так и хозяин его обмяк. Застонал — и от наслаждения, и от чувства вины, и от боли. Боль-то у него точно была — я ему уздечку надорвала — насухую все шло. Потом, когда кровь из разорванной уздечки стала выполнять роль смазки — дело пошло веселее. Ну, а потом и я возбудилась, особенно, когда кровь почуяла. Помню, слизывала ее с члена и снова насаживалась, стараясь еще больнее ему сделать. Мышцы сожму и, резко, — на него! И до конца! Мужичок этот, аж взвоет. А я — не отпуская — скачу на нем. В конце он сознание потерял. Я тогда взяла, сколько надо (сколько — не помню) зеленых, кое-как привела его в чувство и выпроводила из гостиницы. Трусы его белые надела прямо на окровавленный член. Пусть придет к жене, как я, когда-то с порванной целкой, в белых трусиках ходила.

Не помню точно, когда это было... Лет мне семь или восемь... Только недавно в школу пошла. Домой прихожу из школы — маманя пьяная без памяти лежит, а на ней незнакомый дядька. Маманя-то вся, как есть, голая, ноги раскинула, а он — в одежде, в общем, штаны только стянуты и голая попа так и ходит ходуном. Долго я стояла, помню, в дверях — все поверить не могла, что такое с моей матерью вытворяют. Потом дядька тот обернулся, увидел меня, медленно так поднялся и пошел ко мне, покачивая длинной, мокрой дубиной, торчавшей из его живота.

Догнал он меня в коридоре, повалил, придавил к полу, а сам тяжело так дышит, хрипло. И водкой от него разит. Помню, я кричу, а он внимания совсем не обращает, жесткими пальцами шарит у меня между ног. Как