Черная лилия

утекло, как песок между пальцев...

Мужчина опорожнился в нее и теперь осыпал ее шею жадными поцелуями. Судя по всему, он тоже остался доволен. Никогда прежде ей не доводилось испытывать чего-то даже отдаленно похожего. Казалось, она перенеслась в совершенно новое измерение. Вдруг она умерла и очутилась в раю? Или в аду?

Скорее, в аду. Думая так, она гладила его по спине, позволяя ему до крови терзать ее рот поцелуями. Вкус крови вызвал у нее новую судорогу. Она совершила непозволительный грех против законов собственного племени. Впрочем, она уже не помнила ни самих этих законов, ни тем более их авторов.

Сначала Абдельсаид ничего не хотел им говорить. Все три жены услыхали от него, что им надлежит кормить французского гостя месье Бретона, всячески заботиться о нем и удовлетворять его телесные потребности, если таковые возникнут. Последнее было предложено ему всеми тремя, и все три раза француз отказал им.

— Вот видите! — обрадовался Абдельсаид. — Я же вам говорил! Во Франции таких полно. Улицы кишмя кишат! Об этом мне рассказывал знакомый караванщик. Почему бы мне самому с ним не поладить? — Абдельсаид коварно улыбнулся.

Все три его жены, три ядовитые змеи, не желали выпускать добычу из рук. Француз сперва был очень до них охоч. Все три рассказывали одно и то же: он тянулся к их губам, грудям, телам, но не пожелал ими овладевать.

— Месье Бретон хочет меня, — сердито пояснил Абдельсаид. — Такие уж у них правила. Иначе мы не могли бы продавать во Францию «черные лилии» и жили впроголодь.

Однако жены не отставали.

— Француз так нами заинтересовался! Позволь хотя бы одной из нас быть при этом — вдруг ему захочется?

— Нет! Я запрещаю!

Но все три жены заголосили хором. Это напомнило ему звуки переносного музыкального ящика, который он видел у европейцев. В конце концов Абдельсаид уступил. Он с самого начала знал, что не одержит победы.

Абдельсаид был упорным человеком, но даже ему было не под силу остановить ветер и удержать солнце на одном месте.

Амелия то приходила в себя, то теряла сознание. Жизнь без воспоминаний оказалась приятной до головокружения. До этого мужчины с его гаремом не было ничего. Только солнце, заглядывающее в окно, вкус еды, которую приносили ей женщины, и восторг от любви Абдельсаида. Она владела одним-единственным искусством — подчинения.

Абдельсаиду до смерти хотелось узнать, как ее зовут. Она поняла это, как только он заговорил с ней по-арабски, прикасаясь кончиком языка к ее уху. Указав на себя, он произнес:

— Абдельсаид. Ей тоже до смерти хотелось назвать ему себя. Она понимала, что когда-то носила человеческое имя; возможно, еще вчера, еще минуту назад она знала это имя. Но оно уже ускользнуло из ее памяти, поэтому она виновато смотрела на Абдельсаида, мечтая, чтобы он поцеловал ее, приласкал, овладел ею — еще, еще и еще! Абдельсаид терпеливо ждал, чтобы женщина назвала себя, но этого никак не происходило. Можно было подумать, что она не знает собственного имени.