Катюша, любимая моя

покрасневших от алкоголя и усталости глаз. Нежность рвалась вместе с хрипом моего голоса.

Прямо в тот момент я готов был бросить к ногам Катеньки все свое существо, всего себя. Я был готов убить ее тут же, расчленить на куски, и рыдая от умиления, задыхаясь от животной страсти жрать ее тело.

Я готов был отдать ей весь этот гребанный мир. Любить ее. Возвести в ранг своего божества. Собственного, самого лучшего. Самого настоящего:

6.

Катюша доела мороженное и вопросительно посмотрела на меня. Я допил свое пиво и грустно улыбнулся.

— Не хочется идти к Аньке, она — дура, — сказала Катенька, в глазах ее блеснули искорки.

Маленькие девочки часто называют своих подружек дурами. Это объясняется зарождением в них сексуальности? Они видят в любом существе женского пола прямого конкурента на пути к обладанию неким безликим самцом? Вполне вероятно.

— Можно еще съесть по мороженному, — предложил я.

— Холодно, — повела плечами Катенька.

— Можно пойти ко мне, — предложил я, и тут же сам испугался своей смелости.

Катенька могла закричать и бросится прочь. Меня могли арестовать. Это было бы не так страшно. Хуже было бы, если бы она рассмеялась. Просто мне в лицо. Жестоко рассмеялась бы. Маленькие девочки — очень жестокие существа. Намного более жестокие чем любой маньяк или политик. Я даже зажмурился от ужаса, ожидая ее естественной реакции.

— А ты живешь недалеко? — неожиданно спросила она.

Мы перешли на ты.

Действительно, я жил совсем рядом. В двух кварталах. В десяти минутах ходьбы. И я утвердительно кивнул.

— Тогда, возьмем еще мороженного? — она улыбнулась. — Ты ведь меня угостишь?

— Без проблем, и пива тоже возьмем, — улыбнулся я, впервые за все эти долгие серые дни почувствовав легкость.

И мы пошли. Даже дождь прекратился, и мне показалось, что над моим городом разноцветным полотном растянулся холст радуги.

7.

Я расчленял ее крохотное розовое тело огромным тесаком. Куски ее плоти я рассовывал куда попало: по банкам, кастрюлям, шкафам и чемоданам.

Боже, как же это все прекрасно и банально одновременно. Это — проза, в своем самом естественном проявление. Шедевр, который не посмеет осудить никто:

Я стоял весь в ее крови, а передо мной лежали куски ее останков. И я брал эти мокрые липкие куски, и тер их о свое тело.

Ее кровь смешивалась с моей спермой, моим потом, с моими слезами.

Я рыдал, меня переполняла любовь.

Восхитительное, прекрасное и пьянящее чувство моего восторга было невозможно передать словами, стихами и даже мечтой.

Я обмакнул в лужу крови указательный палец и вывел на девственно белых обоях: «Катюша, любимая моя».

А после я упал на ее останки, обнял их любя, заплакал и забился в глубоком неспокойном сне.

Ноябрь-декабрь 2004 года.