Семья Мэнсфилд

который высоко поднял свою сорочку, и мы упали в своей тихой схватке на кровать. Он боялся, что я закричу, а я боялась его стонов от радости запретного плода. Я долго боролась. Долго ли я боролась? Я ощущала себя той взбунтовавшейся школьницей, какой была, когда сперва отдала свои ягодицы под розги, а потом, немного спустя, еще всхлипывая, приняла сверху кол в гнездо. Временами я, должно быть, шептала: «Ричард, нет!» но в забытьи рот искал губы, язык. Я слышала, как шипели наши ноздри, пока мы толкались, его ноги оказались между моих, это было как сон, а потом, когда фонтанчики слизи, излившись, повергли нас в изнеможение, это было так чудесно лежать, сцепившись языками, извиваясь, нежась в мягкой истоме, которая уносит всю вину, заставляет бедра работать в сладком воспоминании.

Какая странная тишина напала на нас поначалу: только нежные, голодные всхлипывания, только мои пятки вывернулись, когда он пришел во второй раз!"Уйди, Ричард, уйди от меня,» выдохнула я. Я хотела убежать назад, в свой чуланчик, называемый Угрызением, но знала, что он, как и прежде, окажется заперт. Во второй раз, когда меня в мои семнадцать лет топтали в беседке, моя тетя держала меня и покрывала поцелуями мои губы, пока большой член творил свою расправу и заливал меня теплой, густой, как каша, спермой. Ты совсем задрала ноги и вывернула пятки, когда он кончил в твою милку, улыбнулась она; он поднялся, и я увидела длинный, твердый пенис, истекающий и пенящийся головой. Теперь поцелуй меня еще раз, я снова заставлю тебя дойти, сказала она. Она хлопнула по моим бедрам, чтобы я держала их раскрытыми, а он смотрел; но потом он ушел, и вошла мама. В этом греха нет, душа моя, если тебе это нравится, так она сказала. Я и теперь удивлена, но удержаться не могу, как прежде. Тебя можно много любить, сказала она. Теперь, раз ты взяла этакого петушару во второй раз, ты возьмешь еще. Я болтала об этом с Аделаидой. Все это время, пока болтали, мы терлись сосками.

Какая сладкая храбрость напала на нас тогда! Следует ли мне к ней вернуться? Вчера ночью на кушетке Ричарда я снова услыхала слова моей тетки, которые она проронила в тот первый раз, на сеновале, когда меня нужно было держать. Не надо, пожалуйста! Вы не смеете! Это гадость, дрянь, ой! визжала я, пока мокрая дылда пробивалась в мою поддающуюся щель. Я брыкалась, мои поднятые ноги даже слабо били по его спине. Без зазрения совести пульсирующий сук погружался в меня, до тех пор, пока его шары не легли за мной. Я маме скажу! застонала я, и это был мой последний членораздельный крик. Потом я на мгновение отупела, меня тихо укачивали движения его балды, пока вдруг не захотелось еще и еще. Однако в это время, пока я рыдала, я услышала свою тетку: Тише, милочка, такой грех это