И фразу, что непременно полагается в таких случаях, вдохновенно произношу:
— Соси, — говорю, — сучка, я знаю, ты этого хочешь.
А она как вылупится на мой инструмент, словно бы впервые подобное видит. Я даже засмущался эдакой впечатлительной силой своего достоинства.
— Гаспар Порфирьевич, давайте сделаем вид, что этого не было.
А я такой прикидываю. Мамзель, сразу видно, с понятиями. Не хочет на меня тень кидать и готова скрывать наши отношения в тайне.
— Спасибо, — говорю, — Наташенька, за предусмотрительность, но давайте обсудим это позже, а сейчас приступим к самому приятному.
— Гаспар Порфирьевич, — отвечает, — я словно ужасный сон вижу и вовсе не понимаю, чего вы добиваетесь.
Ага, думаю. Экая ролевая игра началась! Я, стало быть, коварный совратитель. А выдумщица наша невинностью притворяется, во рту конца не державшей.
Люблю такие кунштюки и само собой решаю согласно подыграть.
— Из окна-то сквозит, — сообщаю ей с дальновидной целью.
Она словно бы не понимает.
— Питон мой, — говорю, — замерзает.
А она, знай, молчит и глазами хлопает. Видать, страстью все мозги отшибло, вот и не знает, что дальше по роли полагается сказать.
Ну, каюсь, я не выдержал и вспылил грешным делом. От избытка чувств даже руками забыл штаны поддерживать, чуть не потерял.
— Вы поглядите, какая краля! Эдак мы до утра будем в гляделки играть. А ну разевай рот!
Тут она как вскинется, как завопит:
— Да что вы себе позволяете! Да я на вас в суд подам за половой харасмент!
Я даже ошалел несколько от такой неуместности заявления.
— На мой харасмент, тьфу-тьфу, ещё пока никто не жаловался. И нет такого закона, чтоб честных людей заставлять инструмент на сквозняке морозить, да ещё требовать от них какой-то изощрённой фантазии.
Она аж икнула от уважения. И всё равно бочком так, бочком — и убегать собралась!
Тут уж я натурально озверел.
Как вы себе это представляете? Нормально, да? Спровоцировала меня и скорее дёру давать. Видать, чтоб потом в одиночестве удовлетворяться. Положим, нимфоманки этим постоянно грешат. Но я-то не таков!
Хватаю эту дамочку за локоток и говорю вежливо, но твёрдо:
— Э, нет, милая. Покуда женский долг свой не выполнишь, никуда не выйдёшь.
— Я буду кричать, — говорит, а сама на дверь глазом косит.
С женщинами ведь как? Они ласкового обращения не понимают, а грубого пугаются. Так и приходится с ними где-то посерединке обращаться, лавировать. И ведь даёт плоды!
— Спасибо, что предупредила, — говорю. — Но мне с этого никакого смущения. Напротив, даже и нравится, когда кричат.
Хотя, честно говоря, мне такие чтоб прям кричали, покуда не попадались. Так, постонут, изобразят что-то малозвучное. А чтоб кричали — ещё такого не было, хоть и три брака за плечами. Вот привалило-то, думаю.
Но смотрю, а она вся словно истукан мороженый. Стоит вроде бы в шаговой доступности, а даже на инструмент мой не глядит. Лишь по-прежнему на дверь глазом косит.
Ах ты ж сукин кот! Тут меня и осенило. Дверцу-то притворить на ключик я и позабыл! А ежели уборщица зайдёт? Вот Наташенька, видать, и переживает,