во мне возникло намерение, которое, наверно, я бы подавил, если б моя голова была бы яснее. Не соображая, что делаю, я лег на Аэа, ввел свой член, подскочивший, как по волшебству, в ее вагину, шершавую от краски, и начал трахать ее на глазах у тысяч человек.
Я не смог бы объяснить, почему я так делаю: какой-то голос будто подсказывал мне, как поступать, и я слепо слушался его.
Люди зашумели. Вновь я ощутил гул, который слышал раньше... но одновременно с этим произошло нечто необыкновенное: я почувствовал в паху удар горячей волны — как электрошок, только без боли, — между наших ног сверкнула голубая искра, и я почувствовал, как вокруг наших гениталий набухает какой-то вихрь, набирающий энергию... почувствовал, что из Аэа в меня идет мощный поток, наполняя меня силой; Аэа пошевелилась, открыла глаза — и наши взгляды пересеклись...
Я не могу описать то, что произошло со мной в этот момент: я будто ворвался в ее глаза, прильнул к любимой душе, слился с ней; и все это время мои бедра яростно трахали Аэа, подмахивавшую мне все сильнее и сильнее. Вокруг нас рвались голубые искры; мы, сцепившись взглядами и гениталиями, стремительно неслись к сладкой смерти — мне казалось тогда, что оргазм убьет нас — и, когда наши гениталии начали ныть и рваться на части, кожа Аэа вдруг сморщилась.
Смертная сладость падения в оргазм отдалась вдруг холодом — мне показалось, что Аэа умирает, — но тут же я понял, что это не кожа, а слой краски: он набух, будто какая-то сила отделила его от кожи, весь пошел трещинами, раздробившими его на мелкие кусочки, — и вдруг Аэа полыхнула голубой вспышкой, сорвавшей с нее золотой панцырь, как одежду. В воздухе мелькала золотая пыль, и мы с Аэа с ног до головы обсыпались золотой пудрой, сквозь которую виднелась чистая, бледная кожа Аэа и ее черные волосы. Она яростно скакала подо мной, насаживаясь на меня и стряхивая с себя золотые ошметки... Мы кончали вместе; я обнял Аэа, слился с ней в единый комок и провалился куда-то в сияющую бездну.