Херманн Лонге

Lena кончает с трудом (впрочем, это и не удивительно, учитывая интенсивность нашей половой жизни), но играть она стала с видом домашней кошки, которая силится вообразить, что под ковром скрывается мышь.

А внешне все было как обычно. Каждый вечер меня встречала молчаливая горничная. Каждое утро провожала послушная жена. А что она делала днем, того я не ведал. Темные подозрения зашевелились в моей душе. Самое худшее, что я не знал, в чем её подозревать, поэтому подозревал в самом худшем. Продираясь сквозь безумную русскую грамматику, я стал читать её переписку. К счастью, действующих контактов было не много: родители, лучшая подруга Mashа. Ничего интересного. Обо мне так осторожно, общими фразами: много работает... нет, не пьет...

Это было как гром с ясного неба. Вместо горничной меня приветствовал анархический краут-рок. Я прошел в комнаты, и моему изумленному взору предстала Lena — боже, в каком она была виде! Рваные джинсы, рваная майка, всклокоченные волосы! Картину дополняла бутылка доппелькорна, который она хлестала прямо из горла. Ранние Крафтверк рвали динамики.

— Ты! — закричала она, тыча в меня пальцем. — Явился, угнетатель хренов! Пришел, блядь, сука! Так знай: я от тебя ухожу! Завта же! Еду домой! Оставайся в своей Германии сраной! Заебал! Заебал! Заебал!

Ого, вот как мы заговорили! Быстро, однако, эмансипировались в свободной стране. А кто ко мне в миниюбочке прибежал, на каблуках?

Тем временем монолог продолжался: агрессия сменилась истерическими рыданиями:

— Я, дура, думала: за человека иду! А оказалось — гандон юзаный! Дальше своего хуя не видит! Жует меня как жевачку! И как только самому не надоело! Кретин! Купи себе лучше куклу с подогревом!

Несколько неверных шагов в моем направлении. Тяжелый, полный ненависти взгляд. Она была страшна.

— Ты меня только для этого вызвал? Отвечай! Чтоб измываться надо мной, да? Только для этого?! — Несколько секунд она стояла передо мной, покачиваясь, словно в раздумье, и вдруг в бешенстве завопила:

— Хуй тебе! Получай, фашист, гранату!

Бутылка просвистела возле моего уха и смачно разбилась о стену. Я бросился на отважную гранатометчицу. Она истерично билась в моих объятьях, вырывалась, кусалась. Ненависть, смешанная с отвращением, искажала её лицо: «Не прикасайся ко мне, урод! Убери свои грязные лапы!» Я с трудом повалил её на кровать и держал в надежде, что пьяные силы быстро иссякнут. Так и произошло. Вскоре она успокоилась, и, тупо бормоча своё «ненавижу», стала отрубаться. Через четверть часа она уже спала как убитая...

Я поднялся. Гнев и решимость переполняли меня. Так вот значит как! Надоело! Наигралась! Пресытилась! Уж слишком я с ней нежничаю! Таких как она надо...

Времени было в обрез. За два часа я успел смотаться в стройматериалы и отогнать машину на стоянку. Пять часов ушло на звукоизоляцию гаража — хорошо еще, что большая часть была под землей. Я вкалывал как бешенный: энергию холодной ярости питал старый тюремный Burzum. Она обняла меня во сне, когда я на руках понес её вниз, улыбнулась как ребенок, когда я