Евгений Омегин

(переложение пушкинской поэмы на простонародный лад)

Хочу я, братцы, вас забавить.

Коль надоел высокий слог,

Попытку сделаю избавить

От поучений, пышных строк.

Я покажу реальной жизни

Картины — вовсе без прикрас.

На славном языке отчизны

Я обосную свой рассказ.

Но так и быть, — рукой пристрастной,

Прими собранье пестрых глав

Полусмешных, полузабавных,

Простонародных, идеальных-

Небрежный плод моих забав.

«Мой дядя, пидар хитрожопый,

Чуть заболел, зовет меня,

Чтоб подтирал за ним блевоту,

Подстилки грязные сменял.

Ах, в бога мать, такая сука,

Марать об гниль младые руки.

Сидеть с развалиной всю ночь,

Не отходя ни шагу прочь.

Вот развалюха, вот холупа!

Его за яйца щекотать

И мазью растирать залупу.

И материться про себя:

Когда ж судьба возьмет тебя»!

Так думал молодой повеса,

Летя на тройке почтовых.

И посылая всех к Зевесу,

И поминая всех родных.

Друзья мои, позвольте прямо

С героем моего романа,

Без лишних слов,

Как хуем в глаз:

Позвольте познакомить вас.

Омегин — пьяница и ебарь.

Мы с ним толкались по пивным,

Совмесно баб ебали с ним,

Фарцовкой занимались оба,

Кололись, чифирили — жуть!

Все не желая отдохнуть.

Его пахан напиздил денег

И не скрывал. Раз так — хана.

Судьба согнула на колени

И заебала пахана.

Омегина ж судьба хранила.

Хуищем длинным наделила,

Залупой красной и большой,

И возбудительной душой.

Его учил француз убогий.

Что б не измучилось дитя,

Учил его всему шутя:

Нассать на ухо тете Клаве,

Загнуть при бабке в бога мать

И в летнем садике насрать.

Когда же хуй стал подниматься,

Француза — на хуй, все, пиздец.

«Теперь учись, сынок, ебаться», —

Сказал напутственно отец.

Вот мой Омегин на свободе.

Острижен по последней моде.

Одет он в джинсовый жакет,

И наконец увидел свет.

Он по-французски матерился

И по-китайски загибал,

И колом хуй его вставал.

Как молоток в штанине бался.

Чего ж вам боле, свет решил,

Что наш Омегин очень мил.

Я тоже многому научен.

А кто ж не может тюльку гнать.

Учиться в школе очень скучно.

Язык народа надо знать.

Омегин был по мненью многих

Судей решительных и строгих

Ученый малый, но пиздун

И остроумный хохотун.

Без принужденья в разговоре

Обматюкнет кого слегка,

В ебало сунет кулака

Или харкнет кому за ворот.

Он вызывал улыбки дам,

Сверкнув залупой тут и там.

Латынь из моды вышла ныне,

Но, если правду вам сказать,

Умел он гнуть и по-латыни.

Про пенис, клитор мог читать.

«Познанье — сила», — Маркс нас учит.

Э-гей, учитесь лучше дрючить.

А диамат и сопромат

Кому, скажите, надо знать?

Омегин не имел охоты

Знать о строении слона.

Ведь это чистая хуйня.

Но дней минувших анекдоты

Про Петьку, Анку и зверей

Хранил он в памяти своей.

Он помнил охуенно много

Различных басенок, стишков,

Подъебок и всего такого,

Что позавидовал Барков.

Но в чем он истинный был гений,

Что делал без отдохновений,

И чем был рад себя занять,

Чтоб хуем груш не обивать, —

Была наука извращений,

Где сотни поз и сотни пезд.

Ебался Женя без стеснений.

Его по жизни хуй понес.

Ялдой его кормилась слава.

Ялде услады было мало.

Великий был пиздострадалец.

Пиздой он бредил и пьянел.

Вот засадить бы толстый палец!

А без пизды совсем хуел.

Залупоглазая мудила

Всех девок к блядству приводила.

Стоит, как кирзовый сапог, —

Никто бежать ее не мог.

О, как он был в тот миг потешен!

Спускал, залупу в дверь совал.

И говорил, не он в том грешен.

Но находилася дыра,

И он кричал: «Ура, ура»!

Как рано мог уж он тревожить

Пизду блядищи записной.

Известно, чем юнец моложе,

Тем он не знающ, как слепой.

Его прозвали пиздорванцем,

А он прикинулся испанцем.

Но вы, блаженные мужъя,

С ним оставалися друзья.

Его ласкал супруг лукавый:

«О, необрезанный