назад и потянув на себя словно поводья — поднял её, как лошадь на дыбы. Мать резко выгнула тело, запрокинув голову с громким криком. Я видел её лицо: зажмуренные глаза с обильно раскрашенными веками и очень широко открытым большим ртом, в красной помаде, — как у проститутки. Увесистые груди вздрогнули подлетев кверху, и мать показала мне свои шоколадные, выпирающие соски. Полчаса она орала пока он шпилил её в этой позе. Дыни тряслись, ударяясь друг о друга. Были отчётливо слышны шлепки яиц батона о её лобок! Сучку здорово наказывали! Мать, задыхаясь, немного повсхлипывала и снова начала кричать. Я сунул руку в шорты и тут же, всю ладонь, обвафлил липкой спермой. Хуй давал такие струи, как будто в него закачали банку кефира. Оргазм был безумно ярким. В такие минуты, я очень завидую батону! Ведь он на хуе, чувствует все её прыткое тело.
Потом мама затряслась и начала кончать. Батя схватил её за сиськи и прижал мать к себе, усиленно дырявя ей пизду. Они не меняли своего положения, поэтому я отчётливо видел перекошенное от оргазма и боли мамино лицо, и сильно сжатые, в его руках груди. Она сунула руку между ног и теребя ей там, открыла томные глаза и с умилением облизнула губы. «Шлюха» — отработала!
С онемевшими ногами, я драпанул наверх. Когда мать с отцом ушли прикрыв дверь — я спустился в их комнату. Постель по-прежнему была в беспорядке: кровать смещена; одеяло скомкано и местами на нем сохранились следы её пальцев, сжимавших его; простынь задрана. Только подушки уже находились на месте. В комнате стоял запах духов, пота и спермы. А на полу небрежно лежали: мамины трусики и чулки...
— Так мама так даёт? — повторила вопрос Марина, похотливо играя задом.
Это снесло мне голову! Знакомое, дикое чувство, проснулось во мне! Я взял её за руки и... рывком выгнул Марину на себя, как батон тогда (в Геленджике) мою мать...