Аз есмь понедельник и смерть

чего он спрыгнул с катушек, или с облаков, или с чего он там упал, падший ангел... Со стога сена... С башни Вавилонской... С Вавилонской блудницы...

А ведом ли Тебе, Господи, оргазм?

А случалось ли Тебе, Господи, смирять собственную гордыню?

А плакать от бешенства?

Сила Твоя только в том, что Ты отрицаешь все остальное. Как же назвать Тебя? Атомной бомбой?

Мокрый апрель. Настасья Филипповна курит «LM» и спрашивает: «А зачем это, с Богом воевать?»

Ха, да вот если б я знал, зачем! Снег зачем на улицах? После почти что лета? Взял да выпал.

Настасьюшка моя в безлюдном городе на центральных улицах мокро и пусто будто белая ночь будто нейтронная бомба глаза твои...

Я люблю тебя так, что мне хотелось бы размазать собственное сердце по стене. Почти каждую ночь я захлебываюсь от жалости к себе, но неужели ты думаешь, что это только жалость? Каждая моя слеза — ты; и я пью свои слезы, и они сладки мне! Я действительно просыпаюсь, думая о тебе, и засыпаю, думая о тебе, но если бы только просыпался и засыпал... Все эти дни без тебя я провел в платяном шкафу: я примерял на себя чужие жизни, чужие лица. Потому что свое лицо у меня появляется только тогда, когда в него смотришь ты.

Как здорово я все придумал, правда?

Я тебя, может быть, придумал? Вот я смотрю на тебя и вижу не тебя сегодняшнюю, и не тебя вчерашнюю, а какую-то давнюю вечную Настасьюшку, и мне ее почему-то до слез жаль, мне она дороже, чем родные, самые родные люди, чем, иногда, собственная жизнь... Потому что она в мир смотрит такими ранеными глазами, потому что она такая... слова не подберу... не то беззащитная, не то — опоздавшая. Куда опоздавшая? Не знаю. Шла девочка в одно место, а пришла совсем в другое. И на нее смотрят: кто жадно, кто равнодушно, а так, как она — никто. Нет зеркал у моей принцессы. И она начинает разные теории выдумывать, говорить о счастье и несчастье, не зная (никто не знает) ни того, ни другого; о любви и нелюбви, о семье и детях, о книжках... А это все уже поздно и не к месту, потому что главное-то, за чем она приходила, чего ожидала, что ей обещалось — этого уже НЕТ и не будет никогда.

И что тут я-то могу?!

«Ах, как здесь я, как здесь я...»

Наверное, мог бы что-то. Да вот если б меня пустили к этой девочке — туда, за колючую проволоку ее глаз, — если бы она мне поверила... Ведь я не постели твоей молил, не постель мне была от тебя нужна — а то, что, я думал, через постель можно получить:

ДУШУ.

Куда мне!

А ведь я это стекло — душу-то твою — не бросил бы! Я бы на него не надышался! И ведь были же, были даже целые часы, когда вот-вот, вот она — бабочка, из тебя в меня перелетает... перелетала...

Я зову тебя, зову каждую ночь —