Любовь и секс Грифона Гоя

но я не могу отпустить её в таком состоянии. Я гей, на не ничтожество. — Зачем ты позволил себя полюбить. Боже, что я скажу? Какой позор! Какой позор! — Я удивляюсь, в чём для неё позор полюбить парня? — Я опозорена. Что добился своего. Поигрался с девочкой. Что я скажу?

— Ничего говорить не надо, — кажется, слова мои не воспринимаются.

Пытаюсь обнять её, утешить. Отталкивает меня:

— Уходи, я тебя отпускаю. Куда хочешь!

— Я не уйду и тебя не брошу здесь. Успокойся.

Я хочу рассказать ей, что хоть и гей я, но ещё живой, и для неё мало что потеряно. Геи тоже могут выполнять функции мужа. И вообще она мало знает о нас. Я готов наобещать её всё, что угодно, лишь бы она успокоилась. Ведь она не безразлична мне.

— Успокойся. Ты мне не безразлична.

Шок не проходит, даже не смягчается. Эти девчонки эмоциональны до самой плоти своей. Сколько мук и страданий и ей и мне.

Этот шок продолжается так долго и пафосно, что начинаю сомневаться в его искренности. Ира то хоронит меня, то проклинает.

— Мне тоже тяжело и больно.

— Тебе? Ведь ты смеёшься надо мной, играешься со мной. Я тебе не верю.

Да, секса с ней не будет, это точно. Не знаю, как делу помочь. Словно мальчишка растерянный. Еле-еле держу себя в руках. Рано или поздно это должно было случиться.

— Грифон, ты же говорил, что я могла никогда этого не узнать?

— Да.

— Лучше б я этого никогда и не узнала.

— Лучше б я тебе врал?

— Да.

Мне нечего ответить. Ведь я мог держать её в заблуждении сколько угодно. Какой-то эгоизм просвечивался в её поведении. Лучше бы я один мучился, скрывал. И никогда не смог бы удовлетворить её интереса, никогда бы не раскрылся полностью перед ней. Пусть я страдаю один. Нет. Или я не страдаю, или мы страдаем оба.

Плач её мешает думать. Чтобы ей посоветовать эффективное? Чем помочь ей? Чёрные глухие кошки скребут мою душу. Плохо мне. Уж лучше бы она меня ударила, как-то физически выместила бы на мне свой негатив, а не давила бы психологически.

Мы подошли к её общежитию. Уже темно, сколько времени мы промаялись. Именно промаялись, измотались. На прощанье хочу её поцеловать, но она отталкивает меня.

— Ты никому не расскажешь?

— Не знаю, я не могу врать.

Вот она, честность. Ещё несколько часов назад она говорила «лучше б ты не говорил», а сейчас «я не могу врать». Для её спокойствия я врать должен, а она не может. Меня бесит, когда под знаменем честности прячется манипулирование человеком.

— Пока.

— Прощай.

Все мы не совершенны. Будь, что будет.

VII

Сижу в библиотеке, наслаждаюсь от Лосева. Неожиданно подсаживается Ира. Уже прошло три дня, не знаю чего ожидать. Навеиваются тяжёлые воспоминания.

— Привет, с тобой можно говорить, — она произнесла это весело и покорно, максимально деликатно.

— Да.

— Давай мирится. Идём на улицу.

Мы вышли.

— Я слишком погорячилась, давай начнём всё с начала.

* *