Роза-лягушка

Красавица Татлы-Гюль безучастно смотрела на него, измученная неутоленной похотью. Щеки ее горели, приоткрытый рот хватал воздух. Она была так хороша, что перехватывало дыхание.

— Бедняжка. Прости меня, — сказал де Кардильяк по-французски, скинул парик к чертям собачьим, опустился к Татлы-Гюль и стал ласкать ей лоно. Пальцы окунались в него, как в горячее масло.

Девушка застонала. Глаза ее расширились, личико удивленно вытянулось, будто спрашивало «что ты делаешь со мною?» Стон усилился, когда виконт принялся ласкать ей груди и все тело.

Он старался вкладывать в свои прикосновения не только похоть, но и нежность, и участие, и девушка почувствовала это. Приподнявшись на локтях, она благодарно подставлялась его ласкам, на которые де Кардильяк был великий мастак. Он мял ее упругое тело, как тесто, пропуская соски между пальцев, и все сильней массировал промасленное лоно. Затем он нагнулся и прильнул языком к горячему соску, потом к другому. Татлы-Гюль прямо-таки захлебнулась стоном и выгнулась, как кошка, подставляя ему всю себя — «на, бери, ешь, да поскорей!»

Юный наследник Гераев хмуро наблюдал за этой сценой.

— Я предложил тебе насладиться лучшей розой моего сада, а ты играешься с ней, как с куклой, — сказал он.

— Нет большего наслаждения... чем дарить его женщине, о благоуханный... — виконту было нелегко говорить: его язык был занят более важным делом.

Нацеловав груди Татлы-Гюль, он отполз ниже, к бедрам. Изумленный Айяз глядел, как Дилья целует ее в самое лоно, будто в губы, и в это же время мнет ей груди, вытянув руки вперед.

Невольницакричала, как от сильной боли, корчась и закатывая глаза. Ловкие руки Дильи сновали по всему ее туловищу, а губы чавкали в лоне, будто он выедал ей утробу. Крик Татлы-Гюль перешел в визг, визг — в оглушительный вопль, во время которого Дилья вдруг ловко подскочил, обнажил уд и вознил его в зияющую пещерку, брызжущую струями жидкости. Сильными, быстрыми движениями он стал сношать Татлы-Гюль, держа ее за бедра, а та пищала, извивалась, как ящерица, и молотила разрисованными ножками по ковру.

Это продолжалось довольно долго, пока крик ее не начал слабеть, и с ним не смешался стон Дильи, пустившего семя.

Отвалившись от невольницы, он не стал шлепать ее по заду, щипать ей груди и рисовать на ней узоры раздавленной вишенкой, как любил делать Айяз. Дилья лег с ней, положив голову ей на плечо, и принялся гладить ее по всему телу, кончиками пальцев щекоча разгоряченную кожу.

Губы Татлы-Гюль расплылись в блаженной улыбке, глаза закрылись, и минутой спустя она спала, улыбаясь во сне.

— Ну, вот и все. Не буди ее: такой сон слаще меда и щербета. Благодарю тебя, о благоуханный, за твою великую милость, — виконт учтиво поклонился, подобрал с пола парик, натянул его и, кланяясь, вышел прочь.

Не успел он пройти к себе, как его догнал невольник.

— Благоуханный повелитель... просит достопочтенного Дилью... вернуться к нему... — выпалил тот, запыхавшись.

«Чертов павиан», думал де Кардильяк, повернув обратно. «Так и знал, что это плохо кончится...»

Он