Таня. Она вдруг увидела себя со стороны — черный чертяка стоит на четвереньках, отклячив глянцевый зад, и ждет...
— Я постараюсь не испортить рисунок, — сказал самец, вдавливаясь в нее. — Буду только ебать тебя, а руками трогать не буду.
Он был по-своему благороден. Его член безжалостно дырявил Таню, и та мычала от ужаса, тычась покрашенным носом в асфальт. Ей хотелось слиться с ним, стать камнем или землей — только бы убежать от реальности, обжигавшей нервы.
Член впивался все глубже и глубже в Таню, и было все больнее и больнее, но Тане хотелось еще больше боли, еще глубже и жестче... Самец проник в нее, наконец, до упора, и мычал от наслаждения, скользя в Тане взад-вперед. Это было больно и неудобно; а главное — это было так странно, что Тане казалось, будто она вот-вот проснется. Но это был не сон: Таню действительно ебли, выставив раком прямо на дороге. Таня понимала это и хныкала все громче, выдыхая стон с каждым ударом. Ей казалось, что она превратилась в огромный откляченный зад, и весь мир трахает ее туда, вгоняя молнии боли и наслаждения в голое тело...
— Аааа! Ааа! — по-женски застонал самец. Твердое забилось волчком где-то в самой глубине Тани, где хотелось сильных, жестоких ударов...
— Ты не... — самец употребил незнакомое слово, и Таня догадалась, что он спросил «ты не кончила?»
Она не могла ему ответить...
— Сейчас я сделаю тебе приятно, — сказал самец. — Сейчас... подожди...
Мягкое и влажное ткнулось Тане в киску, ужалило ее — и тут же отпрянуло:
— Фуй! Фуй, какая гадость! Что это? Это твоя ебаная краска? — возмущенно кричал самец, плюясь, как верблюд.
Таня привстала, глядя на него — и повалилась обратно, скрючившись от хохота. На обиженной, как у младенца, физиономии самца отпечаталась мазутная борода, будто младенец заелся шоколадом.
— Чего ты смеешься? Ты... ты... Ты дура! Шлюха! — самец выкрикнул еще с десяток немецких слов, которых Таня не знала, и потом прыжками, как муфлон, поскакал к машине, хлопнул дверью и уехал.
Все еще вздрагивая от смеха, Таня встала и пошла по дороге, подавляя навязчивое желание схорониться в кустах и там терзать свое хозяйство до смерти. В паху болело, тянуло, подсасывало, и все Танино голое тело гудело, будто его мяли тридцать три массажиста-извращенца...