могла перестать с ним встречаться. Там было что-то, чего я не могла понять. Это было просто... Я не знаю, что это было.
— Он заставлял тебя кончать? — Она печально кивает и вдруг не может смотреть мне в глаза.
— Часто? — тихо спрашиваю я, на самом деле не желая знать. Но я почти знаю ответ на этот вопрос. Она снова дает мне утвердительный ответ.
Мы оба сидим в относительной тишине. Что ж, я молчу. Наоми то громко, то тихо плачет.
— Почему ты плачешь, мамочка? — спрашивает из коридора невинный голос, прорываясь сквозь наш пузырь страданий. Мы оба поворачиваем головы в ту сторону, где наш сын сонно трет глаза.
Я совсем забыл, что в гостиной смотрит телевизор Генри. Генри такой хороший мальчик, что порой забываешь, что он вообще находится в комнате. Он не закатывает истерик и не требует внимания. Все, что вам нужно, это что-то, чтобы отвлечь его, и он сам позаботится о себе.
Забыв о собственной боли, Наоми тут же переключается в режим мамочки.
— С мамой все в порядке, милый. Просто немного устала, вот и все. Уже поздно. Ты должен быть в постели.
Его глаза начали слезиться.
— Я не хочу спать, мамочка, я... я боюсь.
— Опять ведьмы?
Генри надувает губы и кивает, покачивая головой вверх-вниз, как это делают маленькие дети в этом возрасте. Преувеличенный кивок, одновременно милый и душераздирающий.
С некоторых пор Генри снятся кошмары о ведьме. Дети Трины как-то вечером смотрели «Астрал» (она не знала), когда там был Генри. Они не поняли, что он тоже находится в комнате, пока он не просмотрел около десяти минут. Этого было достаточно, чтобы питать его кошмарами в течение следующих двух недель.
— Хочешь, мама немного полежит с тобой?
Снова кивок. Наоми оглядывается на меня, как будто просит разрешения отложить этот разговор. Между нами проходит молчаливое общение, и она исчезает с нашим сыном на буксире.