День.. Вечер.. Ночь..

стола мертвой хваткой, упираясь всеми оставшимися силами, собираясь разразиться самыми бранными словами из всех, которыми владела.

Усатый расхохотался. Каждое действие Аглаи, каждое ее слово вызывали в нем приступ искреннего, хоть и нетрезвого веселья. Судя по всему, он находил ее забавной зверушкой.

— Вы, мадмазель, в мокром платье застудитесь! Изволите переодеться в комнате или двух скучающих деревенщин ждет очаровательное, я уверен, зрелище? — Аглая снова вспыхнула, хотела было сказать грубияну все, что она думает о подобных типах, но... промолчала. Мокрое платье уже давно неприятно холодило кожу, а волосы следовало расчесать. Позже... Позже она придумает способ наказать за грубость одного, или же обоих.

Спустя какое-то время Аглая и сама не знала, плакать или смеяться, в одиночестве стоя в комнатенке с низким потолком, оплывающей свечой, парой широких лавок, застеленных шкурами вместо постельного белья, и комком своей мокрой одежды на полу. Облачена она была в безразмерную мужскую рубаху на голое тело — подол болтался ниже колен, рукава пришлось закатать, ворот, чтобы не распахивался бессовестно, придерживать рукой. Благо, что чистой рубаха была... Если подпоясаться кушаком, то рубаха отдаленно начинала напоминать худшее из платьев, пошитых за всю историю человечества. Зато гармонично смотрелись высокие валенки, натянутые на босые ноги за неимением другой обувки.

Плакать хотелось сильнее, чем смеяться. Аглая и подумать не могла, чтобы в столь непотребном виде появиться перед мужчинами, кем бы они ни были. Расплетя косу и кое-как расчесав пятерней чуть подсохшие волосы, девица накинула на плечи овчинный полушубок и горестно присела на край лавки, затылком упираясь в бревенчатую стену, намереваясь дождаться спасителей из собственной усадьбы. За дверью велись едва слышные, негромкие разговоры, Аглая постепенно согревалась.

Сонную голодную полудрему прервал скрип отворяющейся двери, Аглая испуганно вскинулась, плотнее запахнулась в теплый полушубок.

— Мадмазель освободит спаленку уставшему бродяге? — веселый голос принадлежал усатому, и Аглая, поднявшись с насиженного места, под доверительно-негромкое, иронически-насмешливое «мадмазель, вы великолепны!» проскользнула в комнату, которую мысленно уже окрестила «гостиной». Тот, который с бородой, кажется, даже не заметив ее, протопал, тяжело скрипя половицами, мимо, притворил за собой дверь. Аглая, старательно делая вид, что ей не привыкать дефилировать перед мужчинами в исподних рубахах, с вынужденно независимым видом уселась за стол, потянула к себе горшок еще теплой картошки. Напротив нее устроился усатый, плеснул в стакан прозрачной, остро пахнущей жидкости.

— Пей. — Короткий приказ, вовсе не шуточный. — Смелей, девка. Да со стола приберешь. Пол не забудь подмести... — Аглая от возмущения задохнулась вздохом, полыхнула глазами, яростно хлопнула ладошкой по столу, начиная подниматься. И снова плюхнулась на скамью, придавленная тяжелой мужской ладонью, опустившейся ей на плечо.

— Почто смелая такая? — Словно бы удивился, поднимаясь и, пока Аглая суматошно оглядывалась в поисках хоть какой-нибудь вилки (уж проткнула бы негодяю живот, наверняка), оказался за ее плечом, рука его скользнула по спине девушки, жестко наматывая на руку опрометчиво распущенные волосы, болезненным рывком заставляя откинуть голову. Аглая и взвизгнуть не успела, как мужская