Примерная дочка

через ткань ночной сорочки я ощутила буквально могильный холод.

— Не надо, пап, — шепотом попросила я. — Ты мертв, тебя нет. Тебе теперь это не нужно...

— Ошибаешься, — что-то не менее холодное пробралось под подол сорочки. Я тихо вскрикнула и попыталась отстраниться, но боль в груди усилилась, и я сдалась. — Какая ты горячая, какая сладкая... я так надеялся, что ко мне туда спрыгнешь ты, а не этот мямля...

Что-то холодное — наверняка пальцы — тем временем проникли ко мне внутрь, доставляя одновременно наслаждение и боль.

— Я так хотел показать тебе, как я тебя люблю, — глубже... потом назад... толчок... опять назад... — Но ты сопротивлялась. Дурочка. Чего ты боялась? Осуждения? Порицания?

— Пап, перестань... — по моим щекам потекли слезы. — Я не хочу...

— Ну, ну, не надо плакать, моя хорошая... — что-то холодное, пахнущее влажной землей, приблизилось к моему лицу.

— Нет... нет... Нет! — крикнула я и отпрыгнула назад, резко раскрыв глаза.

В коридоре никого не было, только кучка рыжей глины, похожей на глину с кладбища, лежала передо мной.

За окном кухни начало светлеть небо.

Грудь болела, и между ног было холодно и влажно.

Я вернулась в свою комнату и легла в постель. Меня знобило, но засыпать было страшно. Поэтому я просто лежала, стучала зубами и смотрела в потолок.

В какой-то момент я, наверное, все-таки уснула, потому что, когда в коридоре зазвонил телефон, и я открыла глаза, в комнате было уже светло. Трубку сняла мама. Сначала было тихо — мне даже показалось, что часы, все время тикавшие в кухне, умолкли. У меня екнуло сердце. А потом в коридоре как будто что-то упало.

Я вскочила с кровати и выбежала из комнаты. Мама лежала на полу возле тумбочки с телефоном. Из трубки, все еще зажатой в ее руке, слышались встревоженные голоса.

Я медленно приблизилась к ней и приложила руку к шее. Бившаяся обычно в этом месте жилка теперь была неподвижной. Я тяжело прислонилась к стене и сползла на пол. В трубке послышались короткие гудки. По маминому виску текла последняя в ее жизни слезинка...

Хоронили их в один день. Маму ближе к папе, Витьку по другую сторону дорожки. Соседки выли — сегодня их было больше, чем когда хоронили папу. Ко мне никто не подходил, но я слышала, что между собой меня называли «бедной деточкой». А я тупо смотрела на то, как мамин гроб, обитый черным бархатом, без бантов и ленточек, но с золотистым крестом, медленно опускали в яму, как тоненькими ручейками стекала рыжая глина из-под ног могильщиков. Витькин гроб опускали чуть позже, наверное, специально, чтобы я увидела и запомнила и это.

Погребение прошло спокойно, но стоявшее в зените солнце нещадно палило. Я бы может и хотела плакать, но жара, казалось, высушила меня, и слез просто не осталось.

Поминки снова были у нас дома. Ленка и Олька тоже пришли, хотя я забыла им позвонить. Наверное, кто-то из соседок подсуетился.

Мне все наливали и наливали, а я все пила и