Школа Призраков

— Вороны, воронята, воронки...

Металлический голос доносился из соседнего кабинета, где занимались младшие классы. Неровный, вычурнуто сдавленный, но при этом довольно четкий. Такой, каким обычно пользуются строгие учителя, испортившие нервы за годы работы в этом безумном заведении, собравшим под одной крышей сотни формирующихся умов. Наверное, эта учительница приводит своих учеников в неистовый ужас, даже не замечая свой чисто профессиональный навык.

— Пишите правильно! Вот ты, что пишешь? А-а?! Что ты вякнул? Я ведь проверю, хуже будет! Смотри у меня, гаденыш мелкий... И так!..

Казалось, ботинки давили сильнее прежнего. Тупая боль не утихала. Присев на холодную, как всегда не отапливаемую батарею, Призрак выглянул в окно. Там была привычная для этих мест картина: чахлые склонившееся полумесяцем сакуры, которые не цвели уже третий год к ряду, заледенелые кресты, рядами выстроившееся в сугробах точно солдаты, черные мешки, сваленные в груду и глубокая проталина, рассекающая ровную плоть снега зигзагоподобной раной. Все это наводило на старшеклассника знакомые предчувствия, порождающиеся глубоко в истлевшей душе, словно вспышки молнии в облачном небе. Призрак поплыл по своим детским воспоминаниям, захлебываясь ими, поплыл вниз, на самое дно.

Вспышка.

И вот уже он, еще не Призрак, улыбаясь, идет под теплым грибным дождем, смеется, о чем-то безустанно расспрашивает родителей и приближается, с каждым шагом приближается к темным стенам Неизведанной Цитадели. Потеет, тарахтит как трактор, поднимается по крутой мраморной лестнице, воображая из себя альпиниста, взбирается все выше, пока, наконец, не переступает порог Неизвестной Цитадели. Как позже выяснится — ее называют школой. А дальше прокручивается кино на перемотке: первое сентября и цветы, свет и грамоты, одноклассники и смешки, первая учительница Ванг Лоу и строгие наказы, влюбленность и побои, отъезд родителей в Южную Корею и истерика, социальный эксперимент властей и коммунистические демонстрации под голос вождя, переход в Ночную Смену и еще более жестокие побои, очередная влюбленность и первое изнасилование, депрессия и уроки, страх и боль, окончание младших классов, депрессия, и снова эти нескончаемые побои...

— Вороны, воронята, воронки, — повторил Призрак в тон учительнице. Даже смешно стало от нелепости происходящего. Ухмыльнувшись, он окинул взглядом полуоткрытый кабинет, откуда доносился голос, преодолевая боль в отекших ногах, привстал. Расстегнул молнию на куртке, размотал шерстяной шарф, стянул с головы длинную, похожую на презерватив шапку. Вновь ухмыльнулся.

Отвратительнейшая шапка — прямо как миротворцев-"Фалангуйцев» с переулка Рю. Почему этого раньше никто не заметил? На его голове не по сезону натянута шапка-гондон, а ему никто ничего не сказал! Даже презрительного взгляда не кинул!

Призрак небрежно скинул куртку, просунул шапку с шарфом в рукав, огляделся; рекреации пустовали, неоновые лампы не давали утренней мгле затопить места удаленные от окон. Призраку это не нравилось — хоть он был бесшумный и незаметный для зорких глаз камер, темнота нравилась ему сильнее света. В ней можно раствориться, в ней спокойнее.

Настенные часы, с изображением глубокозадумчивого профиля Маркса на циферблате, сказали, что уже»07:59«и скоро должен был раздаться звонок. Стоило поторопиться.

Призрак подошел к гардеробу,