стал.
Лифт, минутный подъём и я уже около квартиры. Над дверью горит светодиод. Красный «глаз» которого, как будто рассматривает меня в злорадстве:
— Опоздал?!
На всякий случай звоню. Тишина. Потом стучу... Снова стучу — громче... За соседней дверью слышу шебуршение. Кто-то рассматривает меня в глазок. Старческий голос с восторгом выдаёт:
— Ты чо барабанишь? Нету их дома!
— А вы не знаете, когда они вернутся? — как можно спокойнее спрашиваю я, желая вынести эту дверь нахер вместе с соглядатаем.
— А я за ними не подглядываю! — продолжает вещать противный голос.
— Вы извините... — закипаю я, — меня из института прислали к Александру Борисовичу...
— Так уехал он! Вместе с женой. Собрался и уехал. Попросил меня за квартирой присмотреть, до вечера! Поздно приедут...
— Попросил присмотреть! Как бы не так! — понял я, — тебе делать нечего сидишь, целый день и в глазок пялишься! Подглядываешь и подслушиваешь, старая карга... — но вслух произнёс, изобразив улыбку, — спасибо вам, а то под дверью пришлось бы торчать, — и, развернувшись, пошёл вниз.
2.
Итак, день не задался.
— Куда дальше? А куда все. Домой.
Медленно добрёл до остановки и на удивление быстро приехал обратно. Со скверным настроением зашёл домой. А здесь «пахло грозой». Мать зло чем-то гремела на кухне, даже не поинтересовавшись, кто пришёл. Разделся, зашёл... «Температура» в кухне явно зашкаливала. Сейчас по выдаваемой негативной энергии мама явно превосходила Днепрогэс.
— Что случилось? — осторожно спросил я, совершенно забыв, правило, гласившее: «Не стоит общаться «с разъярённой газонокосилкой»!».
Тут же получив в ответ:
— Да вы оба меня с ума сведёте! Один дома черти что вытворяет... Другая опять ночевать домой не собирается...
— Ну, у них там хорошая компания, да и она взрослый человек... — дипломатично пытаюсь защитить сестру.
— Ага! Котёнок беленький... А ты! Тоже весь пушистый! Вчера что наделал?
Теперь вскипел я:
— Знаешь, мама! А чья была идея?
Язык мой — враг мой! Лучше бы я промолчал. У неё от моих слов только что из ушей пар не пошёл! Лицо покраснело до цвета варёной свёклы, губы задрожали и, разревевшись, она, бросив всё, побежала в свою комнату, бессвязно выкрикивая:
— Сволочи... Я стараюсь... Одна... А они...
Хлопнула дверь и наступила тишина.
— Ну вот! — пришло на ум, — только скандала сейчас и не хватало! Надо идти успокаивать и мириться...
— 3-
Слёзы, крики матери я уже видел. И вдруг вспомнились слова сестры: «... ты умеешь утешать, сразу располагая к себе. Говоришь банальные вещи, но так, что тебе невозможно не поверить... С тобой легко идут на контакт, и даже больше... «...
— А ведь дома никого нет... — вдруг пронеслось в голове, — только мы...
И моё лицо зардело, горло пересохло, а кишки скрутило в какой-то ком... Мне стало не хорошо от крамольной мысли: «Я и мама... Мама и я!», — это желание начало заполнять меня, топить «чёрной волной». Я встал, подошёл к холодильнику и заглянул внутрь. На глаза попалась вчерашняя бутылка коньяка, в ней ещё оставалось грамм сто, и я оприходовал остатки прямо из горла.