выбрала ремень средних размеров, с увесистой стальной пряжкой, на которой был изображен двуглавый орел. Кивнув мне, чтобы я начинал съемку, она царственным жестом освободила рот Лин от повязки. На нас тут же обрушился бессвязный поток мольб о пощаде, прерываемый лишь короткими всхлипываниями. Лариса презрительно проигнорировала его и не спеша зашла Лин за спину. Несчастная красотка отчаянными рывками стала раскачивать дыбу, но сверх этого ничего не добилась. Запоры надежно держали ее в своих безжалостных объятиях.
Лариса же, раскрутив ремень с такой силой, что блестящий металл слился в сверкающую дугу, вдруг изо всех сил обрушила звонкий сочный удар на беззащитные ягодицы Лин, весьма красные после недавней порки. Я успел заметить, как судорожно дернулись от чудовищной боли ее бедра и скованные руки. Отчаянный вопль, полный страдания, приласкал мой слух. На ягодицах заалело кровавое пятно, от которого вниз побежали две струйки крови. По всему роскошному телу Лин пробежала волна судорог, а сама она отчаянно разрыдалась.
— Надо было лучше стараться, — безжалостно процедила Лариса, снова раскручивая ремень в своей далеко не слабой руке, — теперь терпи!
Мольбы о пощаде распалили ее. Глаза сверкали, ноздри хищно раздувались. В своей ярости и ощущении превосходства перед беспомощной девушкой она была прекрасна. Я взял ее лицо крупным планом, и его выражение мне сказало, что сейчас последует второй удар. И я не ошибся. Снова яркая дуга разрезала воздух, зловещий свист слился в душераздирающий крик, и на левой ягодице Лин вспухла еще одна алая отметина. В нашей дыбе что-то скрипнуло — так рванулась хрупкая на вид девушка. Ее крик напомнил мне вопль раненого животного — безнадежный, полный отчаяния и страданий. Она уже не умоляла о пощаде, понимая, что это бесполезно. Она просто кричала на одной вибрирующей ноте.
Теперь на ее теле было четыре страшных следа от ударов — два на ягодицах, по одному на каждой половинке, и два на талии. Два более ...свежих кровоточили, и Лариса промокнула их стерильными салфетками. На лице Лин было написано такое страдание, что во мне шевельнулась жалость. Но пришедшая тут же мысль отодвинула ее куда-то на задворки сознания.
— Погоди Лариса, — остановил я жену, уже занесшую руку для третьего удара.
Подойдя к бессильно поникшей Лин, я присел перед ней и предложил следующий вариант: поскольку свои деньги она еще не отработала, мы либо продолжаем наши развлечения, исключая из них пряжку, либо же продолжаем пороть ее пряжкой, но после полученных ею пяти ударов каждый следующий будет ей стоить еще пятьсот «вечнозеленых». Лин. несмотря на то, что вся сотрясалась от невыносимой боли, согласилась на второе условие, только попросила не бить по одним и тем же местам. Спросив в подражание ведущему Диброву, является ли ответ окончательным, я не без удовольствия забрал у Ларисы ремень и вручил ей видеокамеру. Мне стало интересно — какие пределы болевых ощущений у этой девушки, доселе проявлявшей чудеса стойкости.
Лин замерла в ожидании продолжения жестокого наказания. Я в