и застоявшимся, и его поток регулировался медленным сопением слоёв, скрытых в фильтре. Да, мне хватало воздуха, чтобы не задохнуться, но мне теперь с усилием давались каждый выдох и вдох! Дыхание уже не было чем-то для меня естественным, и давление корсета нисколечко не помогало! В уши мои настойчиво врывались тихие щелчки открывавшихся и закрывавшихся клапанов.
Теперь меня обуяло новое страдание: неутолённое возбуждение посреди кромешной черноты! Я снова была пленницей своих резиновых одеяний, но не могла найти в себе страсти, которая превратила бы плен в удовольствие; и корсет, казалось, обхватил меня ещё туже, причиняя мне ещё большее неудобство. Я слышала, как она открывает окно, после чего крепко затворяет ставни и запирает их на замок. Я очутилась в непроницаемой тьме, неспособная издать ни звука, не в силах поднять тревогу. Начался мой первый день полного одиночества; и, хотя тогда я об этом ещё не подозревала, это было лишь самое начало моего воспитания, призванного научить меня жить в изоляции. Изоляции, лишь изредка прерываемой прихотью и милосердием тех, кто обретёт контроль над моей жизнью.
На протяжении бессчётных часов до меня доносились еле слышимые шаги и топот рабочих, шум их машин, и я слушала лязг и перестук их инструментов, слаженной музыкой своей работы отзывавшийся на мановения дирижёрской палочки фрау Бакстер. У меня теперь была масса времени, чтобы обдумать своё положение; но, сколько бы я ни задавала себе многочисленные вопросы, разрешения своей дилеммы я найти не могла!
В полдень фрау Бакстер вернулась и освободила меня от моих цепей, шлема и кляпа. Но это была лишь краткая передышка, ибо сразу вслед за этим в моём горле очутился шланг, и мне скормили положенную порцию пищи. Каким же образом я должна была себя вести, чтобы заслужить право есть самостоятельно, как и раньше? По окончании кормления меня вернули на моё ложе к моим цепям, снова надев на меня кляп и шлем, которого я до сих пор продолжала бояться. Ближе к вечеру оркестр молотков и ножовок уменьшился и превратился лишь в трио; к тому времени я обильно вспотела под своим резиновым коконом, и неподдельно обрадовалась приближающимся к моей комнате шагам.
— Надеюсь, тебе было не слишком неудобно, Селин? — осведомилась фрау Бакстер, снимая с меня простыни. Я, разумеется, не могла ей ответить, поэтому она пересекла комнату и открыла ставни, после чего вернулась и сняла ненавистную маску с моей головы. Я глубоко и часто задышала носом; застоялый, но чистый воздух моей комнаты был счастьем по сравнению с тем, что попадало ко мне сквозь фильтры противогаза. После этого она наконец сняла с меня кляп. Он уже не возбуждал меня, как раньше, и был лишь бременем, которое необходимо было терпеть.
— Готова пойти в туалет, Селин? — спросила она.
Внезапно я поняла, что шум полуденной работы вокруг стих совершенно.
— Рабочие уже ушли? — еле вымолвила я пересохшими губами.
— Завтра вернутся, но на сегодня да, они