Пятница, тринадцатое

Евгений.

— А вот чего, сучье семя, — дед Семён начал разматывать свой свёрток, из которого блеснуло что-то зловеще чёрное, — отойди, Витюш, я говорить буду.

Первый выстрел снёс Евгению половину головы, залив рядом стоящую мать густой и липкой смесью крови, мозгов и осколков черепа.

— Ну что, выблядок, будешь теперь знать как ебать родную мать! — кричал дед Семён сквозь густой пороховой дым.

Надежда Михайловна завизжала, сделав шаг назад, и закрыла руками лицо, а Таня молча рванулась внутрь квартиры.

Второй выстрел отбросил Надежду Михайловну вглубь коридора. В её животе зияла огромная, красно-чёрная дыра. Теперь в коридоре лежало два окровавленных трупа, один из которых, женский, ещё по инерции дёргался и глотал ртом воздух.

— Будешь, блядина, знать, как ебстись с собственными детями! — дед Семён смачно харкнул в лицо женщины, — Не по-людски это, запомни, не по-христьянски, а по-блядски! Бог — он усё видить, усё знаить, запомни, окаянная!

Дед Семён размашисто перекрестился и шагнул внутрь квартиры. Поскользнулся в луже крови и едва не упал, оперевшись вовремя о стену.

— Выходь, малая, поговорить надоть, — голос деда снова стал мягким и добродушным.

В звенящей после грохотов выстрелов тишине квартиры дед Семён искал Татьяну. На кухне, кроме замершего в клетке попугайчика никого не было. В зале тоже. В одной спальне было чисто, темно, опрятно и безлюдно. В другой — на большой кровати валялось скомканное постельное бельё, влажные подсыхающие пятна на нём, по полу разбросана одежда, а на прикроватной тумбочке лежали странные трусы с торчащим из них резиновым членом. В воздухе стоял густой аромат пота и секса. Дед Семён открыл дверь на балкон чтобы проветрить помещение и заодно осмотреть балкон на наличие Татьяны. Балкон, не считая старого хлама и сушащегося на верёвках нижнего белья, тоже был пуст.

— Срамота-то какая! — пробурчал дед брезгливо и стволом обреза скинул на пол несколько кружевных женских трусиков. — Развели тут Содом и Гоморру, панимашь! Тьфу ты, блядское племя!

Дед Семён вернулся в квартиру и продолжил поиски.

В ванной тоже никого не оказалось, а вот дверь в туалет была заперта изнутри. Дед нажал выключатель. Сквозь дверную щель полился неяркий свет и послышалось отчаянное, девичье:

— Ой, мамочки!

— Отвори, Танюш, по-хорошему, — дед Семён продолжал дёргать ручку двери, — поговорить надобно. Отвори, не то хужей будя!

Дверь не открывалась. Из туалета слышались всхлипы и причитания: «мамочки, мамочки, мамочки...»

— Да нету у табе ужо мамки, сиротинушка ты у нас, — дед тяжело вздохнул, — да и братишки тожа нема. А знаешь, отчего? А оттого, дитятко, что законов они людских не знають, а знають только законы блядские, сатанинские! Отворяй, малая, не томи...

Новый выстрел прозвучал, казалось, ещё громче предыдущих. В коридоре повисла сизая дымка, а на месте дверной ручки зияла теперь рваная дыра.

Дед Семён открыл дверь. Таня сидела в углу, за унитазом, в луже собственной мочи, сжавшись в комочек, накрыв голову руками и причитая:

— О боже господи прости господи прости мамочка мамочка мамочка господи господи мамочка господи боже прости