Бремя белого человека. Глава 1: Кто без греха?

Глазами застреляли. Это он мне? Мне? Мне?

У меня всё внутри похолодело. В задницу все эти метафоры, про то, как там льдом покрывается и прочую херню! Когда черный окликает кого-то, страх, от которого всё внутри сжимается, словами не передать. Кто не чувствовал — не поймёт.

Кажись, пронесло. Черный браток тыкал пальцем в какого-то клерка. В КОГО-ТО ДРУГОГО. Это главное. Повезло. Мне. Этот-то, казалось, готов был затеряться где-то глубоко в складках своего помятого костюма.

— Это Вы мне, сэр?

Господи, он ещё блеет там что-то! С луны свалился, что ли? Кто через сеансы терпимости прошел, тому свистни черный — на коленочки и ползком, рот и попка наготове. А этот телится.

А хрена ты тогда в мыслях такой смелый, а? А слабо сейчас самому выйти, а? А черножопых черножопыми назвать, а? А? А?

Твою ж мать!

— Тебе, чепушило! Сюда, бля!

Чепушило, видимо, мгновенно освежил в памяти, как себя вести, и уже семенит к бывшим угнетенным. Скалятся. Весело.

Его хватают за шкирку и поворачивают к коленопреклонной девушке.

— Забыла уже, походу. Привыкла, бля, к здоровым хуям. Ща, бля, посмотрим. Почуешь разницу. Снимай штаны с него!

Девушка без лишних слов выполняет приказ.

Лошара не сопротивляется. Одумался. В себя пришел.

И тебе не мешало бы поскорее! Хорош!

Тоже, похоже, вышколенный, так, на секундочку забылся. На лице тупая покорность. На таблетках, наверное. Когда на процедуры приходишь, от малейшего прикосновения к члену чуть ли не пополам складываешься, а этот ничего. Или импотентом стал. Сейчас это быстро. Не первой свежести экземпляр, тем более.

Мы все украдкой наблюдаем за этим зрелищем. Страшно. Но что-то в нас есть. Какая-то гниль. Сильнее страха. Подсмотреть. Поглазеть.

Смотрим, пока можно. Что нам теперь остается? Плохо только, что за окружающих принялись. Если взялись за одного, другим тоже не избежать.

Где же чертов автобус!?

Брюки падают вниз, трусы следом. Показывается самых скромных размеров член под металлическим кожухом с парой обвислых яиц. Видать, недавно на процедурах был. Когда долго держишь, яйца синие, налитые. Болят страшно.

Глазами туда-сюда. Хоть мельком. Но не друг на друга. Стыдно.

— Хааа... пиздец, нахуй!

Черные со смеху покатываются. Уроды! Сами бы попробовали в такой сбруе походить. Посмотрел бы я на них, с их-то запросами в сексе, сколько бы они без любовных утех продержались. И в каком состоянии бы были. Когда из месяца в месяц ходишь с запертым на замок членом, начинаешь по-другому смотреть на мир. И выслуживаешься. На коленях ползаешь. Сам себя воспитывать начинаешь, никакой помощи извне не надо, хоть её и в избытке. Я сам поначалу ещё хорохорился. Брыкался. Но уже на третьем месяце, проштрафившись пару раз, побывав на сеансах терпимости превратился в услужливого лизоблюда. А этому-то, кажется, и ломаться не надо было. Рохля, размазня. Хотя, таким, наверное, даже легче приходится. Гордость давно выбита, если и была вообще.

Мужчина не реагирует. Привык. Стоит, по струнке вытянулся. Портфель в руке зажал.

— Пиздееец... как эти белые... бляяя... хаххааа... ты как живешь с таким-то, хуйло?

— Я...