Тридцать три. Часть 22

но мои губы уже накрыли его вместе с ареалом. — Ох! У-у-У! Не надо! Что ты со мной делаешь? Хоть бы Макса постеснялся.

— Меня стесняться не надо. Я сам кого угодно могу смутить. Лучше дайка милая твою вторую грудь.

С этими словами он припал к её груди. Марья только охнула и прикрыла лицо руками. Она толь вздрагивала от наших ласк, толи беззвучно плакала.

— Что я творю! Что я творю! Что я творю! — как молитву шептала она.

— У тебя, что, уже молоко есть? Сладенькое! — оторвался Макс.

— Нет. Ещё нету. Это, наверное, молозиво, но ему ещё, вроде, рано появляться. Отпустите меня мальчики, а то я не выдержу. Я и так вся мокрая от вашего бесстыдства.

— Вот тут уточнить. Во-первых, в моём понимании бесстыдство — это когда тебе гадят, и в прямом и в переносном смысле, остальное — естественное оправление надобностей. Во-вторых, я не понял, что произойдет, если ты не выдержишь? Родишь что ли, раньше времени? Колись! А то замучаем ласками.

Она села, затрясла руками вверх-вниз, как капризный ребёнок, халатик соскользнул с её округлых плеч.

— У — у! Отстаньте от пьяной беременной женщины. Ребёнка пожалейте. Как она себя чувствует, когда у меня там всё сжимается, А?! А я... Да! Я хочу ласки, хочу мужика, хочу кончить, в конце концов.

— А давай у ребенка, и узнаем, плохо ей или хорошо, когда маму ласкают?

— Как это? — опешила Марья.

— Очень просто. Если она будет сильно брыкаться, то ей это явно, не нравится, а если нет, то...

— Да ну вас! Придумали, вдвоём беременную тётку тискать! Ха!

— Зато — двойной контроль и всё при свидетеле.

Наши руки гладили ей плечи, голову, спину, коленки, округлый животик. Она успокоилась. Положила ладони нам на колени.

— Ох! Как я боюсь! Да и перед мужем стыдно. Ведь я ему верной была. А он...

— Что изменил? Поэтому ты сюда приехала? Да?

— Откуда ты узнал? Нашептали уже?

— Окстись, милая, и так догадаться не сложно.

Она шлёпнула ладошками нам по ляжкам и встала. Халат упал к её ногам.

— Я сейчас приду. Налейте пока. — Марья скрылась в ванной.

Макс посмотрел на меня.

— Я не знаю. Как пойдет.

— Я точно не буду. С моей-то елдой. Может, я совсем пойду? Ксюша вон внизу дежурит.

— Нет уж! Нечего увиливать. Давай сдвинем кровати.

Дверь в ванную открылась. Марья, прикрывая низ животика, подошла к столу и села между нами.

— С Богом! — Она подняла рюмку. Выпили.

— Мальчики, только, если я почувствую, что что-нибудь не так, вы сразу, безоговорочно прекращаете. Не хватает мне только преждевременно родить. Ох! и боюсь же я!

— Бояться уже поздно. Расслабься и получай удовольствие.

Я бережно положил её на спину и поцеловал в губы. Макс целовал ей грудь. Моя рука гладила животик, и я не чувствовал в нем никакого беспокойства. Просунул руку между ног и раздвинул, ещё влажные после душа ляжки. Лобок и промежность когда-то были выбриты, но сейчас их покрывала короткая