Вот уже три года почти каждую ночь он покрывает меня, в надежде, что я рожу для него сына...
На этих словах Лют, как будто оживился:
— Олька, а если ты от меня понесёшь (забеременеешь), что тогда? Как же ты с дитём-то?
— Не понесу, не бойся. Я богов прогневала, мужу изменила, теперь они накажут меня бесплодием, — как-то спокойно и безучастно промолвила девушка.
В груди у неё кольнуло не из-за этого... «Как же ты с дитём?»... Одна... Мысль о том, что, как только заживёт рана, Лют уберётся восвояси, тяжёлым камнем свалилась ей на голову. Её милый и пригожий любовник, которому она неистово отдавалась, с которым она впервые в жизни испытала страсть и наслаждение, ради которого она предала мужа, исчезнет из её жизни, также легко, как и появился.
Слёзы градом посыпались из её глаз, солёными каплями скатывались на грудь.
— Эх Олька, развела тут сырость! Сейчас водяной от самой Руси приплывёт, в омут нас утащит, — попытался развеселить девушку Лют, — Лада моя ненаглядная, я ведь рядом, никуда не делся.
От этих нежных слов становилось ещё больнее. Хельга заглянула в ясные глаза Люта, затем порывисто впилась в его губы. Ей вновь захотелось поскорее слиться с его телом, забыться и умереть в его крепких объятиях.
Хельга вошла в большой зал мужниного поместья, когда последние лучи солнца уже коснулись горизонта. В доме сегодня на удивление было спокойно — с отъездом Асгрима отбыли восвояси почти все прибывшие погостить родичи. В зале сидели только сёстры да племянницы ярла — кто был занят вышиванием, кто нянчился со своими ребятишками, кто обучал детей византийской грамоте.
— Что же это ты, голубушка, второй день как затемно возвращаешься? — с притворной любезностью спросила Хельгу Инга, старшая сестра Асгрима. Это была строгая и властная женщина средних лет, вдовица, воспитывавшая четырёх сыновей, которых после смерти оставил ей муж. Инга не могла смириться с тем, что в братовом доме хозяйкой была неразумная двадцатилетняя девка без роду и племени, которая, к тому же, не очень-то и льнула к её брату.
— Не сердись, благородная Инга, если доставила беспокойство, — учтиво отозвалась Хельга (гневить эту вредную бабу — себе дороже), — я помогала пахотным на полях. Нынче выдалась дождливая весна, сорняк из земли тянется — хоть огнём его жги!
— Как же это — жена благородного ярла, будто кобыла, на поле пашет? — не унималась Инга, издали учуяв подвох.
— Не из шёлка мои руки сотканы, чтобы работы бояться, да и ярлу в том почёт и уважение будет, — дерзко ответила раздражённая девушка, — а теперь прошу простить, мне нужно обсудить приготовления к приезду мужа, — скороговоркой выпалила Хельга, и направилась в сторону комнаты, в которой с разрешения Асгрима жил Вермунд — главный распорядитель и казначей поместья.
«Ишь ты, хозяйственная какая! Ну уж я тебя выведу на чистую воду, подстилка ты эдакая!» — злобно сверкнула глазами ей в след Инга.
Хельга робко отодвинула навешанную в проёме медвежью шкуру, и увидела погруженного в работу Вермунда. Усердный