Джеймс Бонд

у него руки устали. Мы вышли в предбанник и молча продолжили уничтожать принесенное. Когда меня уже с непривычки начало сидя качать, я предложил Игнату пойти на «наше место». Мы взяли курево, и как были, совершенно голые отправились на берег речки, неся в руках бутылку и закуску.

— Дай мне папиросу, а то сигарета слабая, — попросил я, когда мы устроились поудобнее.

Мы закурили. Я вспоминал наш разговор тут же, и мне захотелось высказаться.

Мысли роились, теснились, путались, но я их все же пытался собрать.

— Слушай! Когда-то на этом месте один замечательный, но нетрезвый человек сказал золотые слова: «Она моя и ее люблю! Её вины нет. Это судьба! Так и должно было получиться».

— Мои слова, не отказываюсь, — Игнат потянулся за бутылкой.

— Скажи. С этим можно жить? Или кому какое дело?

— В принципе, вначале обращают внимание, акцентируют, потом привыкают, перестают замечать, — его глаза оставались такими же трезвыми и внимательными.

— Вот! — я откинул погасшую папиросу, потянувшись за следующей, — Тот же самый человек сказал мне: «Она не смогла устоять», такое бывает?

— Бывает Никита, бывает. От тюрьмы и от сумы, мечтаем об одном, а может получиться другое. Вот сегодня твой дружок Витька...

— Митька.

— Вот Митька ехал домой, уже почти был дома, а фортуна повернулась... — он хлопнул себя по голой заднице, — Так и тут. Звезды не так повернулись. Не всегда мы можем устоять от соблазна.

Мы выпили налитое.

— Что дальше собираешься делать? Развод?

— Ты что! — я чуть не поперхнулся, закусывая, и вскочил. Поднялся и Игнат, поддерживая меня, что я не кувыркнулся в воду.

— . А где я лучше найду? Она же любит меня, я знаю. И я ее люблю, — я уже чуть не орал, — Тем более, что я тетке слово дал, что ее не брошу, Кузьмичу... Нет, Кузьмичу слово не давал, но он меня уважать перестанет. О! Как же я Анютку брошу без отца? Ее что, чужой дядька воспитывать будет? А я ведь ее люблююю! И никому ее не отдам, понимаешь?

— Тогда аборт?

— Окстись, креста на тебе нет. Теть Маня сделала аборт по молодости, всю жизнь себе исковеркала, потом жалела, так детей и не нажила. Один я у нее был. Племянник. Аборт — убийство. Не хочу!

Что-то хрустнуло рядом. Мы посмотрели туда. В пяти метрах стояли две женские фигурки и смотрели, как два голых мужика, тряся своими причиндалами, приплясывают на берегу, балансируя, чтоб не упасть или на землю, или в воду. Понятно, подслушивают мужские разговоры. Я махнул кистью руки, ну и хрен с ним, пусть подслушивают, я же правду говорю.

Наши жены, увидев, что мы их заметили, отошли дальше, а мы сели.

— Еще?

— Давай! За наших жен!

Мы выпили. В голове уже шумел туман, и скоро должен был выйти ёжик.

— Тебе Каринка мешает? — спросил я.

— Никогда! — отозвался Игнат.

— И мне мешать не будет. Пусть бегает. Все равно она моя! И фамилию ей свою дам, не